Ловите конский топот. Том 2. Кладоискатели
Шрифт:
— И где же вас на этот раз черт носил?
Лариса тоже села и начала всматриваться. Взгляд ее не сулил ничего доброго. Левашову как минимум.
— Да о чем ты? — стараясь, чтобы голос звучал естественно, первым ответил Олег. — Полчаса всего… Ну, сидели, разговаривали. Ну да, по сто грамм приняли, конечно…
— Никогда ты врать не научишься, — махнула рукой Лариса. — Знаю я ваши полчаса. И год могли прошляться. Давайте, колитесь, а то хуже будет…
Левашов, конечно, не выдержал. Другого выбора ему не оставалось. Остальным, впрочем, тоже. Не пристало взрослым серьезным мужикам запираться и отнекиваться, как застигнутым за курением в школьном туалете пацанам. Ну и пусть его, думал Андрей, прислонившись к мягкой спинке дивана, наслаждаясь покоем, близостью Ирины и очередным переходом от смертельного
Ароматный ликер пригубливал просто так, ради вкуса и запаха, отмечая для следующих литературных записей, насколько отличается восприятие той же самой жизни, когда меняется одна-единственная из ее составляющих. Ему не приходилось страдать хроническими, изматывающими, безнадежными телесными болезнями, душевными — тем более, но сейчас он впервые понял, как это ужасно и каким счастьем может быть избавление.
Олег рассказывал о возвращении на Валгаллу, о битвах с монстрами, о Базе, Учебном лагере, Дайяне и ее воспитанницах подробно и ярко, при этом тщательно пропуская ненужные, неуместные здесь и сейчас подробности. В самом начале Андрей поймал его взгляд, едва заметное подмигивание. Не перебивай, мол, не вмешивайся и не ляпни чего-нибудь лишнего.
Да уж конечно, практиканточки — это никого, кроме нас, не касается.
А в целом получалось у Левашова хорошо. Литературно. Достоверно и без натуралистических подробностей.
Шульгин слушал, потягивая коньяк и благодушно улыбаясь.
«Стоп», — сказал себе Новиков, когда мягкая ладонь Ирины коснулась его руки. Она наверняка что-то почувствовала. Его внутреннюю напряженность, или никому другому не заметную фальшь в словах Левашова. Так и на самом деле — ей слушать рассказ Олега — как старослужащему капитану Максиму Максимовичу излияния прапорщика Печорина о Кавказской войне. Его сразу охватило чувство любви к ней, благодарности за ласку и понимание, желание тут же, не стесняясь окружающих, начать целовать сначала эти милые пальцы, потом выше, выше, шею, лицо…
«Стоп! Это — опять симптомчик. Переход из депрессивной фазы в маниакальную». — Новиков был достаточно начитан в популярной медицинской литературе, да и многолетнее общение с Шульгиным кое-чего стоило.
Вот на чем его подловили дуггуры! Ни к чему им было проникать в глубины его изощренного интеллекта и гасить способности кандидата в Держатели. Попали в болевую точку древних мозговых структур. Сидела там от общих обезьяноподобных предков унаследованная склонность к циклотимии [1] . Все гуманоиды, в силу специфических особенностей эволюции мозга, в качестве расплаты за разум обязательно оказываются привязанными к психическому маятнику, раскачивающемуся между шизофренией и циклотимией. А там уж как кому повезет.
1
Циклотимиия (циклофрения) — то же, что маниакально-депрессивный психоз, психическое заболевание с периодически возникающими расстройствами настроения в виде сменяющих друг друга приступов маниакальности и депрессии.
Слава богу, что шизофрения — не его удел. Было бы гораздо противнее. Значит, большую часть жизни он прожил при акцентуации в сторону гипоманиакальности. Отсюда оптимизм, веселость, бесшабашность, способность к стремительным и неизменно верным решениям, озарениям и тому подобное.
Тем страшнее оказался провал в подспудно копившуюся депрессивность.
Андрею сейчас хотелось радоваться жизни со всей разнузданностью. Но самоконтроль сохранялся.
«Как наилучшим образом дать выход этой вспышке?»
Ответ явился сам собой.
— Сашка, найди мне гитару!
Новиков очень давно не пел в компаниях, времена и самоощущение чересчур резко изменились. Как бы не ошибиться — Альбе с космонавтами пел последний раз или офицерам-корниловцам после взятия Каховки? Наверное, тогда. После — было не в настроение.
Ну и ладно!
Шульгин на минутку вышел из комнаты, вернулся с инкрустированной перламутром шестистрункой. Андрей бегло ее осмотрел, попробовал взять несколько аккордов. Гитара была великолепна, под его руку настроена.
Лариса
Андрей, утрированно подражая признанным (и призванным) в аристократических кругах исполнителям, сбросил с плеч куртку, лихо хлопнул рюмку, отошел в угол, откуда акустика обещала быть правильной, поставил ногу на резной табурет.
Еще раз пробежал пальцами по ладам. Годится.
Ему захотелось спеть нечто разнузданное, отвязное, на грани пристойности, а то и за ней, типа частушек, что орут крепко выпившие мужики и бабы в среднерусских деревнях, но он сдержался. Джентльмен остается джентльменом, даже когда у него начинает сносить крышу.
Пожалуй, исполним вот что:
Мы прекрасны и могучи, Молодые короли, Мы парим, как в небе тучи, Над миражами земли. В вечных песнях, в вечном танце Мы воздвигнем новый храм, Пусть пьянящие багрянцы Точно окна будут нам. Окна в Вечность, в лучезарность, К берегам Святой Реки, А за нами пусть Кошмарность Создает свои венки. Пусть терзают иглы терний Лишь усталое чело, Только солнце в час вечерний Наши кудри греть могло. Ночью пасмурной и мглистой Сердца чуткого не мучь. Грозовой иль золотистой Будь же тучей между туч…Новиков сам почувствовал, что получилось. Лариса даже захлопала в ладоши, не сдержавшись.
— Давай еще…
Андрей мельком взглянул на Ирину. У той песня восторга не вызвала.
Хорошо. А что бы для нее вспомнить?
Потянуло спеть нечто однозначное и оптимистическое, вроде: «Я уходил вчера в поход, в далекие края, платком махнула у ворот любимая моя…», но само собой вышло чуть-чуть иначе.
Словно бес под руку толкал.
Главное, первые аккорды под текст подобрать…
Пошло…
Пять могучих коней мне дарил Люцифер И одно золотое с рубином кольцо, Я увидел бездонность подземных пещер И роскошных долин молодое лицо. Принесли мне вина — струевого огня Фея гор и властительно-пурпурный Гном, Я увидел, что солнце зажглось для меня, Просияв, как рубин на кольце золотом. И я понял восторг созидаемых дней, Расцветающий гимн мирового жреца, Я смеялся порывам могучих коней И игре моего золотого кольца. Там, на высях сознанья — безумье и снег… Но восторг мой прожег голубой небосклон, Я на выси сознанья направил свой бег И увидел там деву, больную, как сон. Ее голос был тихим дрожаньем струны, В ее взорах сплетались ответ и вопрос. И я отдал кольцо этой деве Луны За неверный оттенок разбросанных кос. И, смеясь надо мной, презирая меня, Мои взоры одел Люцифер в полутьму, Люцифер подарил мне шестого коня, И Отчаянье было названье ему… [2]2
Здесь и выше — стихи Н. Гумилева.