Ловушка
Шрифт:
Снова ему явилось страшное видение — как она, обезумев, кромсает ножом картины в гостиной, топчет пластинки, бежит в мастерскую за машинкой, взбегает наверх, чтобы упаковать чемодан… А что потом? Бросает чемодан на свалке? Сделала она это? Сжигает на лугу его джинсы? Могла ли она сделать и это?
Вот чего ему никак не понять: могла Линда сделать все это? Или все было совсем иначе — это сделал какой-то таинственный немыслимый враг, причем не только его враг, но и Линды. Бросить чемодан на свалке, где его обязательно найдут? Жечь джинсы на лугу возле дома, где они неизбежно будут обнаружены? Но зачем? Потому что он, конечно же, убил ее. Линда умерла. Эта уверенность заполнила его, как если бы в комнате находился труп.
Он заглянул в ванную. Полотенце, которым он тогда, днем, вытирался после душа, все еще валялось на полу. Он машинально наклонился, чтобы поднять и повесить его на крючок. Вот тут-то он и взглянул на зубные щетку… Он же заходил сюда раньше. Как он мог этого не заметить?!
Зубные щетки Линды располагались обычно слева от зеркала, а его собственные — справа. Все ее щетки были на месте. Двух его щеток не было.
Значит, Линда не сама складывала чемодан. Кто-то другой — враг — поднялся в спальню, вытащил чемодан, упаковал платья, забежал в ванную комнату, схватил зубные щетки — все равно какие… Значит, кто-то другой — не Линда — напечатал ту записку, разрезал картины, растоптал пластинки.
Он присел на край ванны. Голова болела. Не все ли теперь ясно? Разве такая незначительная деталь, как зубная щетка, не доказывает окончательно, что Линда убита, а остальное — лишь подтасовка, хитро задуманный план, чтобы подозрение пало на него? Постепенно, несмотря на сумятицу мыслей, он почувствовал, что вот, наконец, найдена правильная линия поведения: позвонить капитану Грину. Объяснить насчет щеток. Это докажет мою невиновность. Даже капитан Грин поймет, что не спутаешь свои щетки со щетками жены.
Но проблеск надежды угас, едва родившись. Как он сможет доказать, что те щетки его, а эти Линдины? Он вспомнил об орущей, дерущейся толпе — они убеждены в его виновности. И капитан Грин настроен так же. Для капитана вся эта история со щетками — пустая болтовня.
Он не вернулся в спальню, а зашел в одну из безликих, холодных комнат, предназначенную для гостей, которых так и не было. Разделся и лег на кровать, пытаясь отделаться от новых видений — ему представлялось, как Линда убегает от кого-то, кричит, ее лицо искажено страхом…
Попытался думать о Вики. Но вспомнил о том, как Энджел Джонс вырывалась из его рук с криком: «Вы бьете свою жену». Ясно представил себе свои джинсы в полицейской лаборатории. Мужчины в бегом рассматриваю!
«Даже если на них окажутся самые крошечные пятнышки…» Снова Стив Риттер. Когда он, наконец, заснул, Стив опять охотился на него в лесу, но на этот раз уже не один. Все население Стоунвиля с шумом продиралось за ним сквозь кустарник, перекликаясь, как гончие псы.
«Что вы сделали со своей женой?»
14
Проснулся он внезапно, показалось, что его зовет Линда. Взглянул на часы. Десять минут одиннадцатого. Как он мог спать так долго? Но потом, когда все вспомнилось, им снова овладело безразличие. А что, собственно, он мог сделать? Звонить капитану Грину? Объяснять ему насчет зубных щеток? Но он уже и сам понял, что это бесполезно, — капитан Грин решит только, что это новая, еще более неуклюжая попытка виновного отвертеться.
— Джон! — Кто-то звал его, откуда-то донесся этот слабый женский голос. Все еще наполовину сонный, он подумал: Линда, и вскочил с бьющимся сердцем. — Джон… Джон…
Подбежал к окну. Около куста сирени, росшего у двери в кухню, стоял велосипед. Он прижался лицом к москитной сетке, вставленной в окно, и увидел фигурку с длинной темной косой у двери. Эмили Джонс.
С каким-то беспричинным удовольствием откликнулся:
— Иду.
Надел халат и встретил Эмили на пороге. В руках у нее была пачка писем. Вспыхнувшее лицо, блестящие глаза.
— Я привезла вам письма. Мама не знает. Я пробралась на почту, выудила их из вашего ящика и привезла.
— Спасибо, Эмили.
Джон взял почту и положил ее на крышку газового шкафа, стоящего у двери.
— И потом… я приехала предупредить вас, чтобы вы не появлялись в деревне. Вот из-за чего я приехала. — Она запыхалась. Видимо, гнала изо всех сил. — Боб Сили и Джордж Хэтч и все другие… говорят, что схватят вас, когда вы еще раз появитесь: «Надо было схватить его вчера!» Я только слышала, как они это говорили. В магазине. Они не будут дожидаться полиции. И вообще, это касается только Стоунвиля. Они говорят… — И она внезапно бросилась к нему, обняла и спрятала лицо у него на груди. — О, я их ненавижу, ненавижу…
Худенькое тело вздрагивало. Он погладил ее по голове.
— Ничего, Эмили. Это всего лишь разговоры.
— И Энджел — она такая же плохая, как и все остальные. Такая же гадкая, как мама и как все. Она говорит, что вы это сделали. Говорит, что вы убили миссис Гамильтон. Но это же неправда? Я знаю, это неправда!
— Конечно, Эмили. Я этого не делал. Я не имею представления, где она.
— А почему они так говорят? Почему они такие противные?
Обняв ее одной рукой, он открыл дверь в кухню:
— Войди и глотни чего-нибудь. Ты, верно, хочешь пить.
— Нет, нет, — отпрянула она от него, негромко всхлипнув, — не сейчас! Сейчас мне надо побыть одной. — Она подбежала к велосипеду, вытащила его из куста сирени, обернулась и взглянула на него темными, полными боли глазами: — Когда… Когда это пройдет, я… может быть… вернусь. И если вы захотите, я буду убирать и готовить и… Но не сейчас.
И она снова всхлипнула. Потом, справившись с волнением, вскочила на велосипед и умчалась, так нажимая на педали, что только темная косичка билась по спине.