Лоза Шерена
Шрифт:
Но запястья Рэми, еще красные после пробуждения родовых знаков, крепко обняли кожаные браслеты главы рода. Охладил горевший огнем лоб железный обруч, и Рэми твердо выговорил в весеннем, стылом воздухе холодно-уверенные слова клятвы.
Рэми был признан взрослым, клятвенно обязался сам кормить семью, и почувствовал легкое презрение к стоявшему перед ним белобрысому дурню. Архану.
Теперь, когда утихло в глазах мага синее пламя, перед Рэми оказался обычный тринадцатилетний
Облегченно выдохнул за плечами старейшина деревни. Шагнула к Рэми бледная мать. А стоявший у самого края людского круга Жерл неожиданно презрительно посмотрел на довольного собой молодого мага.
– Уверен в том, что делаешь?
– спросил он.
– Не тебе решать!
– гордо вскинул подбородок архан. Развернулся резко, и темно-синий плащ полоснул все еще коленопреклонного Рэми по щеке, заставив неосознанно моргнуть, оберегая глаза.
Старшой промолчал. Посмотрел зло в спину обходящему лужу арханчику, плюнул в дорожную грязь, протянул Рэми руку.
Разверзлось небо, хлынули на землю тугие, хлесткие струи первого весеннего ливня.
– Скажи спасибо матери!
– перекричал шум дождя старшой.
– За что?
– не понял Рэми.
– Не спасла бы мне знахарка жизнь...
– Рид побледнела еще сильнее, хотя казалось, что больше некуда, старшой осекся, махнул рукой и добавил:
– Ваше дело. Вы и разбирайтесь. Но архану я тому не завидую, аукнется ему глупость.
Жерл был прав. Не умел молодой мальчишка-архан применять магию...
Жерл умел. После случая с оборотнем вывернул он душу Рэми наизнанку, и только тогда понял молодой лесник, что такое на самом деле - допрос при помощи магии. И насколько это неприятно.
В тот день же старшой произнес фразу, что запомнилась на всю жизнь:
– Неважно, какое оружие. Важно - кто его держит. И твое счастье, что и я когда-то баловался с луком.
– Разве лук не для...
– ...рожан?
– продолжил Жерл.
– Знаю, что многие так думают. Мой отец решил иначе. И с завтрашнего дня будешь учиться, как правильно пользоваться твоей игрушкой. Потому что пока ты только играешься, дружок, настоящая работа у тебя начнется со мной...
На следующий день Рэми пришел домой поздно. Даже не подумав об ужине, он прямо в плаще плюхнулся на кровать, и его последней мыслью была: "Пропади ты пропадом, Жерл, со своим луком!"
Урок с оборотнем Рэми выучил отлично. С луком он больше не расставался. Особенно в последнее время.
А опасаться было чего: контрабандисты ходили через предел, как через удобный мостик, а по
Дозорные молчали. Но в последнее время в лесу появлялись чаще, да пить стали меньше... до сегодняшнего дня.
– Боялся, что дома тебя нет, - сказал Занкл, стирая пучком травы грязь с сапог.
– Что по лесу рыскать придется. Беда у нас. Старшой запил.
Рэми не ответил.
Наблюдал он, как по тропинке из сада идет Лия с корзиной, полной темно-красных вишен. Занкл приветственно улыбнулся, потянулся к ягодам, но Лия высоко вскинула подбородок и быстро вбежала в дом.
– Что это с ней?
– удивился Занкл.
– За кошку. На этот раз вы поймали нашу Мурку.
Дозорный лишь пожал плечами, выдав что-то не очень лестное о слишком впечатлительных женщинах. Рэми промолчал.
Убитая кошка была для дозорных символом удачи, висела на арке ворот перед казармами, и обновлялась каждое полнолуние. Полуразлагающийся труп не нравился и Рэми, да кто его спрашивал?
Пару раз рожанин пытался возразить, но то, что касается суеверий и верований, дозорные чтили свято. А посягать на святое не позволяли даже своему любимцу, хоть и выручал их частенько этот любимец во время запоев старшого.
Запои те случались нечасто, но были бедствием для всей казармы. Запив, Жерл становился хуже зверя. Лупил каждого, кто на глаза попадется, громко требовал вина, да покрепче, заставлял всю казарму ходить на цыпочках.
Не было вина - начинал крушить мебель. Дубовые столы летели в окна с легкостью щепок, железный кулак то и дело встречался со стенкой, но отряд все сносил стойко, каждый раз надеясь, что на том забава и закончится.
Не заканчивалась. Наступал момент, когда старшой вдруг успокаивался. Некоторое время не было ни криков, ни буйства, ни требований выпивки. Но отряд настораживался. Тишина в комнате старшого означала одно - Жерл делал мучительный выбор: топиться, вешаться или резаться.
Начиналось всегда одинаково. Старшой пошатываясь выходил из казарм. Плюхался на колени посреди тренировочного двора и приступал к неистовой молитве. Молился громко и невнятно. Вроде, перечислял свои грехи (кто ж разберет в лепете пьяного?) рвал на себе рубаху и посыпал голову песком. Скрежетал зубами и рычал на каждого, кто осмеливался подойти слишком близко.
Потом поднимался. Тянулся за ножом, веревкой, или направлялся к реке, что текла за казармами - в зависимости от выбора, - а дозорные вздыхали и впервые решались вмешаться.