Ложь во имя любви
Шрифт:
Отец Марисы назвал свою плантацию в Луизиане «Конграсиа», что означало «С милостью», однако все на ней зиждилось на рабском труде. С людьми обращались как с животными и продавали их как скот. Инес утверждала, что рабство – единственная возможность для здешнего процветания. Вспоминая выжженное солнцем побережье Северной Африки и Триполи, где обращали в рабство всех пленных, невзирая на их расу, и не желая лицемерить, Мариса предпочитала молчать.
Так и не избавившись от невеселых мыслей, Мариса отправилась вместе с доньей Инес за покупками.
– Мне нужно забрать у мадам Андре заказанное раньше платье. Я познакомлю
Оживленная Инес много смеялась и была само очарование. Мариса с любопытством знакомилась с Нэтчезом. Однако за стенами дома оказалось нестерпимо жарко, на пыльных немощеных улицах яблоку негде было упасть. У Марисы так разболелась голова, что, обменявшись любезностями с мадам Андре, она поспешила покинуть ее лавку, спасаясь от нестерпимой влажности. Инес проболтала с полной хозяйкой, одетой во все черное, еще несколько минут. Мариса ждала ее в открытой коляске.
Чтобы отвлечься от головной боли, она принялась рассматривать уличных прохожих. Что за калейдоскоп лиц! Торговцы, плантаторы, рабы, даже оборванные индейцы! Мимо катила карета с двумя ярко одетыми женщинами. Прямо перед ней на другую сторону улицы бросился какой-то человек явно навеселе. Лошади шарахнулись в сторону, женщины завизжали и осыпали пьяницу непристойной бранью, а тот ответил им старым как мир жестом, выражающим крайнее презрение. Ехавший следом за каретой экипаж поскромнее, с брезентовым верхом и достойного вида седовласым чернокожим возницей на козлах, тоже остановился, и Мариса не могла не заметить мальчугана. Ребенок не мог усидеть на месте от возбуждения; он едва не выпал из экипажа, но суровая угловатая особа cхватила его за штанишки и втянула обратно, осыпая упреками. Светло-серые глаза мальчишки встретились с глазами Марисы. Он улыбнулся, вызвав у нее ответную улыбку. У Марисы тут же екнуло сердце: женщина – то ли мать, то ли нянька мальчика – мельком взглянула на Марису и что-то сказала кучеру. Тот, поспешно объехав карету, свернул на боковую улицу.
Это лицо под черной шляпой с маленькими полями, светло-голубые глаза, на мгновение встретившие ее взгляд… Неужели Селма Микер? Нет, это невозможно! Воображение определенно сыграло с ней дурную шутку. Как здесь могла оказаться Селма Микер, то есть Баб, бессловесная рабыня Зулейки? Все дело в усилившейся от зноя мигрени, а может, в снах, привидевшихся ей прошедшей ночью: Триполи, склонившийся над ней Камил, превращающийся в Доминика – Доминика, пронизывающего ее взглядом своих стальных глаз… Нет, только не вспоминать!
Выйдя из лавки и простившись с медоточивой хозяйкой, Инес увидела, что Мариса еле жива. Марисе не удалось скрыть свое состояние: мертвенная бледность говорила сама за себя. Инес заявила, что падчерице следовало остаться дома, в прохладе, раз она так плохо переносит жару.
Дома ее напоили холодной лимонной настойкой от дурноты и заставили лечь, чтобы провести остаток дня в полутемной комнате. Она задремала и была разбужена Лали, негромко напомнившей, что пора готовиться к балу.
Бал!.. Нежась в ванне с теплой ароматной водой, Мариса раздумывала, что ее там ожидает. Она бывала на великолепных балах в Париже и Лондоне, а здесь, на краю света, где она не знала почти ни души, мысль о бале заранее вызывала у нее скуку.
Лали восторгалась ее драгоценностями и туалетами, перекочевавшими из сундука в шкаф с кедровым ароматом. Бедняжка Лали, еще более белокожая, чем сама Мариса, дочь француза! В Европе она считалась бы непревзойденной красавицей, но злодейке судьбе было угодно обречь ее на унизительное существование рабыни. «Освобожу ее, как только сумею!» – решила Мариса, пока Лали помогала ей одеваться. Выбор пал на обманчиво простое платье из муслина, все еще популярного во Франции. Светло-зеленое платье было расшито золотом на восточный манер. Золотые ленты шли от оголенных плеч, перекрещивались под грудью и свободно ниспадали. То был наряд в греческом стиле, причудливая смесь простоты и чувственности. Волосы Марисы тоже были по-гречески собраны в золотой узел, которому не давала упасть на лоб тончайшая золотая сетка с изумрудами. Золотые браслеты на руках контрастировали с ее хрупким, нежным обликом. Осмелев, Мариса чуть подкрасила губы, едва тронула скулы румянами, накинула на плечи плащ из изумрудно-зеленого бархата и плотно в него запахнулась. Инес останется только гадать, во что нарядилась падчерица!
Инес в нетерпении дожидалась ее у лестницы вместе с Педро Ортегой, чья черноволосая голова сияла в свете канделябра. Инес выглядела очень по-испански: гребень с драгоценными камнями в высоко поднятых волосах и белая мантилья на спине.
– Наконец-то! Поторопимся, иначе опоздаем.
Инес не сомневалась в своей неотразимости, и небезосновательно: на ней было чудесное платье из бирюзового шелка с глубоким вырезом, бриллианты в ушах и на шее. Едва глянув на Марису, она бросила через плечо, направляясь к карете:
– Напрасно ты кутаешься! Ночи никогда не бывают здесь холодными.
По пути Педро объяснил, что Уинтроп Сарджент, которого все величают «губернатором», действительно был на протяжении нескольких лет губернатором территории Миссисипи, но потом, женившись в Нэтчезе на богатой вдове, стал владельцем хлопковой плантации. Его дом, названный по примеру дома в его родном Массачусетсе «Глочестер», представляет собой прекрасный пример южной архитектуры. Впрочем, она сама все увидит. Их карета влилась в длинную вереницу экипажей, медленно продвигавшуюся по аллее. Инес ворчала, что теперь они обязательно опоздают.
Дом горел огнями. Мариса оценила по достоинству это трехэтажное сооружение из красного кирпича с белыми дорическими колоннами и изящной верандой. Как и предупреждал Педро, у дома было два парадных входа и две лестницы, ведущие на широкий внутренний балкон, где разместились музыканты.
Прежде чем войти в ярко освещенный бальный зал, Мариса отдала свой плащ слуге, не без удовольствия отметив, как щурится Инес, пораженная ее туалетом.
– Одно из твоих парижских платьев? Очаровательно! Но…
– Рада, что оно вам нравится, – поспешно отозвалась Мариса. – Из всех моих платьев император отдавал предпочтение именно этому.
Не дав Инес ответить, Педро не замедлил вмешаться в разговор, сказав, что Марисе очень идет ее платье и что он горд выпавшей ему честью сопровождать двух очаровательнейших дам. Мариса чувствовала, как он обжигает ей взглядом руки и плечи, и старалась не морщиться, – настолько осязаемым было ощущение прикосновения.
Он держался с ней рядом, пока ее представляли хозяевам и гостям, а также потом, когда Инес увели в сторону знакомые.