Ложь
Шрифт:
Мы стояли в центральном проходе между денниками, вконец обветшалыми, с проржавевшими решетками. Воздух пропах лошадьми, которые давным-давно умерли, разве что моя мама в детстве видела их живыми. Я ужасно люблю этот запах и, стоя там, прежде всего ощутила огромное удовольствие и безысходную печаль. Сколько прекрасных животных — ушли, исчезли. Десяток денников — амбар — чулан с хламом.
— Иди сюда, — позвал Лоренс.
Он прошел к одному из самых дальних денников и настежь распахнул железную решетку. Сырая ржавчина перепачкала ему
В деннике валялись кучи старой, трухлявой соломы, полусгнившие коробки и несколько дерюжных мешков — я сразу заметила, что все это набросали нарочно, чтобы создать видимость беспорядка.
У дальней стены стоял громадный упаковочный ящик — почти как от фортепиано. Он тоже был обсыпан фальшивым мусором — слишком уж много газет, слишком много шпагата.
Я задержала дыхание, попыталась успокоиться. Мне очень хотелось узнать, что же там такое. Но совершенно не хотелось это видеть. Хватит, насмотрелась — на мертвых людей, на брошенные трупы.
Мы оба молчали. Сообразив, что часть моей миссии — следить за возможными пришельцами, я честно навострила уши, а одновременно старалась не испачкаться ржавчиной и наблюдала за Лоренсом.
Он оттащил в сторону мусор, в нарочитом беспорядке набросанный поверх упаковочного ящика, и нагнулся, чтобы, поднатужась, поднять крышку.
Справившись с этой задачей, он прислонил крышку к стене и отступил, чтобы я увидела, что там внутри.
Весьма современный и, по сути, новехонький морозильник. Бежевого цвета.
Тут Лоренс все же заговорил, но был краток.
— Боюсь, тебе придется подойти поближе. Извини.
Он откинул крышку морозильника, а я — честное слово! — сделала ровно пять шагов вперед от решетчатой дверцы денника. Вполне достаточно, чтобы увидеть и засвидетельствовать все, что угодно.
Погруженные в мелко наколотый лед там лежали бренные останки Колдера Маддокса, вне всякого сомнения. В том же мешке, куда парамедики поместили его еще на пляже, но Лоренс распустил затянутую горловину и открыл лицо.
Если не считать неизбежного изменения цвета, лицо у Колдера было почти в точности такое, каким я видела его последний раз, когда доктор Чилкотт поднял свесившуюся руку и положил ему на грудь.
Я отвела глаза и вернулась на прежнее место.
Ну-ну, думала я. Все правильно. Колдер Маддокс умер оттого, что имел врагов. Возможно, в верхах. Точь-в-точь как Джимми Хоффа.
Я слышала, как Лоренс захлопнул крышку и забросал ее фальшивым мусором.
Чувствуя холод, идущий от льда, я вздрогнула — с отвращением, невзирая на многие недели невыносимого зноя. Этот лед навевал тревогу и страх, в точности как айсберг в бухте неподалеку от нашей «Аврора-сэндс».
Я толком не знаю почему, думала я, и толком не знаю, как это произошло, не знаю деталей. Но одно мне ясно: каковы бы ни были причины и средства, Колдеровы враги — то бишь убийцы — грозят опасностью нам всем. Любой из нас может умереть и очутиться в таком вот нелепом упаковочном ящике.
Аккурат перед тем, как Лоренс закрыл дверцу денника, я напоследок бросила туда взгляд и сказала ему:
— Как понимать, что в этой истории замешан врач нашего президента? Ведь он вправду замешан. Вне всякого сомнения.
— Странным образом мой интерес ко всей этой истории связан только с Чилкоттом, — отозвался Лоренс. — Откровенно говоря, смерть старикана, — он кивнул на ящик и запер дверцу, — меня совершенно не колышет. Без него всем куда лучше.
Чудно, подумала я, Лоренс — врач! — так относится к Колдеру Маддоксу при том что благодаря Колдеру в его распоряжении столько лекарств. Но вслух я этого не сказала, не знаю почему. Вероятно, струсила, не хотела, чтобы Лоренс подумал, будто я симпатизирую Колдеру, ведь на самом-то деле ничего подобного. Он вызывал у меня сильнейшую неприязнь — главным образом потому что был бандитом, хотя «бандит» — слабая и неподходящая характеристика для такого беспощадного человека, как Колдер. И вообще-то на самом деле я не хотела признать, что ненавидела Колдера Маддокса. Даже сейчас, когда пишу, мне хочется все это вычеркнуть.
— Намбез него отнюдь не лучше, — заметила я. — И в неприятности мы вляпались только оттого, что он умер.
Я обвела взглядом денники — их решетки и двери безжалостно напоминали о тюрьме, рождали ощущение ловушки. Менее десяти минут назад я с грустью размышляла об их замечательном прошлом. Теперь же, из-за этого упаковочного ящика, я смотрела на них совершенно другими глазами.
Среди банальных истин, какие навязывает мне смерть Колдера, можно теперь назвать и такую: все относительно.
Мы стояли в раздражающе неприятном свете голой лампочки, и вот тут-то я поняла, что за чувства еженощно гонят моего соседа Дэвида Броуди в коридор и заставляют гасить безжалостно-яркий свет, который вытаскивает наружу даже самую малую каплю паранойи.
— Рассказать никому нельзя, — обронила я. — И помощи ждать неоткуда. Полиция причастна к этому делу, как, вероятно, и правительство, и собственная Колдерова жена. Помощи ждать неоткуда, — повторила я, и голос у меня едва не сорвался.
— Помощь нам не нужна. Пока не нужна, — сказал Лоренс.
— Ну что ты такое говоришь! — воскликнула я. — А вдруг они и за нами уже следят, эти люди, кто бы они ни были?! Что тогда?
Перед глазами у меня разом нарисовался Найджел Форестед, роющийся в моих вещах, выворачивающий наизнанку сумочки, опорожняющий шкаф. Вспомнились мне и агенты спецслужбы, которые выпытывали Джоуэла о Колдере, а Франки — обо мне.
— Если хочешь знать, мною они уже интересуются. Эти люди, кто бы они ни были. — И я рассказала о джентльменах,которые приходили с вопросами. — Какое отношение, на их взгляд, я имею к этой истории? К смерти Колдера?