Лучшее средство от северного ветра

Глаттауэр Даниэль

Господин Лайке, я хочу обратиться к Вам с просьбой. Возможно, она Вас смутит или даже шокирует. Высказав ее, я попробую изложить причины, побудившие меня сделать это. Правда, я не большой специалист по письменной части, к сожалению. Но я попытаюсь в этой непривычной для меня форме выразить все то, что не дает мне покоя уже несколько месяцев и из-за чего моя жизнь постепенно разладилась — моя жизнь и жизнь моей семьи, в том числе и моей жены. Думаю, что я могу об этом судить после стольких лет нашего гармоничного брака.

Итак, моя просьба: господин Лайке, я прошу Вас встретиться с моей женой! Сделайте это и положите конец этому наваждению! Мы взрослые люди, я не могу диктовать Вам условия, я могу только умолять Вас встретиться с ней. Я страдаю от болезненного сознания своей слабости и Вашего превосходства. Если бы Вы только знали, как унизительно для меня писать все это. Вы же, господин Лайке, напротив, на высоте. Вам абсолютно не в чем себя упрекнуть. Да и мне не в чем упрекнуть Вас.

К сожалению, к моему огромному сожалению. Призрака трудно в чем-либо упрекнуть. Вы недостижимы, господин Лайке, и потому неприкосновенны. Вы нереальны, Вы — всего лишь плод воображения моей жены, иллюзия бесконечного праздника чувственности, отрешенный от реального мира экстаз, утопия любви, построенная из букв. Против этого я бессилен, я могу только ждать, когда судьба смилостивится и претворит Вас в человека из плоти и крови, в мужчину с реальными очертаниями, с преимуществами и недостатками, с болевыми точками. Только когда моя жена увидит Вас так же, как видит меня — уязвимым, несовершенным, когда Вы столкнетесь с ней лицом к лицу и тоже предстанете перед ней ущербным существом по имени «человек», Вы лишитесь своего преимущества. Только тогда у меня появится шанс дать Вам отпор. Только тогда я смогу бороться за Эмму.

«Лео, не заставляйте меня листать мой семейный альбом», — написала Вам однажды моя жена. Теперь я вынужден сделать это вместо нее. Когда мы познакомились, Эмме было 23 года, я был ее преподавателем в Музыкальной академии, на четырнадцать лет старше ее, женат, отец двоих очаровательных детей. Автомобильная катастрофа превратила нашу семью в груду обломков: младший, трехлетний малыш, получил глубокую психологическую травму, старшая дочь — несколько серьезных ранений, мне тоже изрядно досталось — проблем со здоровьем хватит до конца жизни, а Йоханна, мать моих детей, погибла. Без пианино я бы этого кошмара не пережил. Музыка — это жизнь. Пока она звучит, ничто не умирает навсегда. Музыкант, исполняя музыку, живет воспоминаниями так, словно это реальные события. Цепляясь за музыку, как за спасательный круг, я постепенно вернулся к жизни. Определенную роль, конечно, сыграли и мои ученики — это было какое-то дело, в этом был какой-то смысл. А потом вдруг появилась Эмма. Эта живая, бойкая, излучающая энергию, необыкновенно хорошенькая молодая женщина начала разбирать наши обломки — просто так, ничего не требуя и не ожидая взамен. Таких необыкновенных людей кто-то посылает в наш мир, чтобы они побеждали печаль. Их очень мало. Не знаю, чем я заслужил это, но рядом со мной вдруг оказалась она. Дети сразу же потянулись к ней, а я без памяти влюбился.

А она? Вы, господин Лайке, конечно же, спросите себя: а Эмма? 23-летняя студентка — она так же, без оглядки, влюбилась в него, этого почти сорокалетнего рыцаря печального образа, который тогда держался только на своих клавишах и нотах? На этот вопрос я и сам до сих пор не знаю ответа. Сколько в ее чувстве ко мне было любви, а сколько — просто восхищения моей музыкой (в то время я был довольно известным пианистом)? Какой процент в нем составляли просто сострадание, участие, желание помочь в тяжелую минуту? Насколько я напоминал ей отца, которого она рано потеряла? Насколько она прикипела сердцем к хорошенькой Фионе и обаятельному карапузу Йонасу? Насколько это была моя собственная эйфория, которая отразилась в ней, как в зеркале? Может, она просто любила мою неукротимую любовь к ней, а не меня самого? Может, просто наслаждалась уверенностью в том, что я никогда не изменю ей, не предпочту ей другую женщину? Наслаждалась сознанием моей пожизненной верности, в которой у нее не было оснований сомневаться?

Поверьте мне, господин Лайке, я никогда бы не осмелился пойти на сближение с ней, если бы не почувствовал живого, горячего отклика в ее сердце. Ее явно, вне всяких сомнений, влекло ко мне и к детям, она хотела стать и стала частью, важной, определяющей частью, сердцем нашего мира. Через два года мы поженились. С тех пор прошло восемь лет. (Простите, я испортил Вашу игру в прятки, раскрыл одну из множества тайн — «Эмми», которую Вы знаете, 34 года.) Каждый день я удивлялся, видя рядом эту живую, свежую красоту. И каждый день со страхом ожидал, что это случится — появится кто-то моложе меня, кто-нибудь из ее многочисленных поклонников и обожателей. И Эмма скажет: «Бернард, я полюбила другого. Как же нам теперь быть?» Эта беда меня миновала. Зато пришла другая, еще страшнее, — Вы, господин Лайке, беззвучный «внешний мир». Иллюзия любви в Интернете, непрерывно раскачиваемые чувства, растущая тоска, неутоленная страсть, устремленные к одной цели, высшей цели, которая лишь кажется реальной, а на самом деле вновь и вновь отодвигается, — «встрече встреч», которая никогда не состоится, потому что взорвала бы привычные границы земного счастья; абсолютная полнота счастья — без конечной точки, без даты истечения срока, проживаемого только в сознании. Против этого я бессилен.

Господин Лайке, с тех пор как Вы «появились», Эмму словно подменили. Она витает где-то в облаках и все больше отдаляется от меня. Она часами сидит перед компьютером в своей комнате, уставившись на монитор, в космос своих грез. Она живет в своем «внешнем мире»,

она живет Вами. Если на ее лице появляется просветленная улыбка, то эта улыбка адресована не мне. Ей с трудом удается скрывать от детей свое «отсутствие». Я вижу, как она мучается, заставляя себя хоть какое-то время побыть со мной. Вы знаете, как это больно? Я пытался пережить этот период, вооружившись терпением и терпимостью. Эмма ни в коем случае не должна была чувствовать себя как в клетке. В наших отношениях никогда не было места ревности. Но в какой-то момент я вдруг растерялся: ведь я не видел зримой причины этой перемены — ничего и никого, ни реального соперника, ни серьезных проблем, никакого явного инородного тела. В конце концов, не выдержав и тайком обыскав комнату Эммы, я обнаружил корень «зла». Вот до чего я дошел! Мне и сейчас от стыда хочется провалиться сквозь землю. В одном из ящиков стола я нашел папку с бумагами. Это была вся ее переписка с неким Лео Лайке, аккуратно распечатанная, страница за страницей, мейл за мейлом. Трясущимися от волнения руками я скопировал содержимое папки и несколько недель успешно боролся с соблазном прочесть письма. Потом был этот ужасный отпуск в Португалии. Сын заболел, дочь до беспамятства влюбилась в местного инструктора по серфингу. Мы с женой все это время практически молчали, но изо всех сил старались делать вид, что все в порядке, что все замечательно, что все как всегда, как и должно быть, как велит привычка. Наконец я не выдержал: уезжая с детьми на каникулы, я взял с собой папку и в очередном приступе самоедства и садомазохизма залпом, за одну ночь, прочел все письма. Поверьте, таких жестоких душевных мук я не испытывал со дня смерти моей первой жены. Дочитав до конца, я уже не смог подняться с постели. Дочь вызвала «скорую помощь», меня отвезли в больницу. И позавчера моя жена забрала меня домой. Теперь Вы знаете все.

Господин Лайке, вот я и подошел в этом письме к чудовищному апогею своего самоунижения. Я прошу Вас встретиться с Эммой! Да, встретьтесь с ней, проведите с ней ночь, займитесь с ней сексом! Я знаю, Вы были бы этому рады. Я разрешаю Вам это. Я даю Вам свое благословение, я избавляю Вас от всех сомнений и угрызений совести, в моих глазах это не обман. Я чувствую, что Эмма стремится не только к духовной, но и к телесной близости с Вами, она хочет «познать» это, ей кажется, что ей это нужно, она испытывает потребность в этом. Острота ощущений, новизна, разнообразие — ничего этого я не могу ей дать. Сколько мужчин ни почитало и ни боготворило Эмму, я ни разу не заметил в ней физического влечения к кому бы то ни было из них. И вот я читаю мейлы, которые она пишет Вам. И вижу, насколько сильным может быть ее вожделение, если оно вызвано именно тем, кто ей был нужен. Вы, господин Лайке, — ее избранник. Я почти искренне желаю Вам секса с ней. ОДИН РАЗ (я пишу это кричащими заглавными буквами, как это делает моя жена). ТОЛЬКО ОДИН РАЗ! Пусть это станет целью Вашей облеченной в письменную форму страсти. Конечным пунктом. Поставьте точку над «i» в Вашей переписке — и прекратите ее. Я прошу Вас, инопланетянина, неприкосновенного и недосягаемого, отдайте мне мою жену! Отпустите ее! Верните ее обратно на землю. Не уничтожайте нашу семью. Сделайте это не ради меня, не ради моих детей. Сделайте это ради Эммы. Прошу Вас!

Я заканчиваю это ужасное прошение о помиловании, обрываю свой мучительный для Вас и для меня крик о помощи. Еще только одна заключительная просьба, господин Лайке. Не выдавайте меня. Оставьте меня за рамками вашей истории. Я злоупотребил доверием Эммы, обманул ее, прочел ее личную, интимную почту. Я уже заплатил за это. Если она узнает о моем шпионстве, я не смогу уже смотреть ей в глаза. А она не сможет смотреть в глаза мне, узнав, что я прочел письма. Она возненавидит и себя, и меня. Господин Лайке, избавьте нас с ней от этой пытки. Не говорите ей о моем письме. Прошу Вас! А теперь я отправляю это послание, самое страшное из всех, что я когда-либо писал.

С глубоким уважением,

Бернард Ротнер

Через четыре часа

RE:

Уважаемый господин Ротнер!

Ваш мейл я получил. Не знаю, что и сказать по этому поводу. Я даже не знаю, должен ли я вообще что-нибудь говорить. Я ошеломлен. Вы не только унизили себя самого, Вы поставили в мучительно неловкое положение всех нас троих. Мне нужно подумать. Я на некоторое время возьму тайм-аут. Обещать я Вам ничего не могу, абсолютно ничего.

С уважением,

Лео Лайке

На следующий день

Тема:Лео!..

Лео, ну где же Вы? Я постоянно слушаю Ваш голос… Одни и те же слова: «И вот так этот тип все время со мной говорил? И этот скрежет называется голосом?» Так что я очень хорошо усвоила, как он говорит, этот тип. Вот только он ничего не говорит уже несколько дней. Вы что, до сих пор никак не придете в себя после своего французского вина? Вы помните тот вечер? Вы приглашали меня на Хохляйтнергассе, 17. «Только почувствовать запах Вашей кожи», — писали Вы. Вы даже не подозреваете, как близка я была к тому, чтобы приехать. Так близка, как никогда. Мысленно я с Вами круглые сутки. Почему Вы молчите? У Вас все в порядке?..