Лучший друг девушки

Кауи Вера

Билли ходил гоголем, ибо жена его была беременна. Только личному акушеру Ее Величества доверили наблюдать за леди Банкрофт, так как Билли оказался весьма нервным и щепетильным отцом. Он мечтал о дочери, будущего ребенка называл только «она», и когда Ливи после кесарева сечения, рекомендованного ей акушером из-за того, что ребенок оказался большим, а бедра у нее были узкие, произвела на свет девочку весом в восемь с половиной фунтов, Билли, как шутливо заметила она сама, был как собака, у которой выросли сразу два хвоста.

– Ерунда, – горделиво улыбался счастливый отец. – С этим я управился и одним хвостом, который у меня был и есть. Или я ошибаюсь?

Когда-то Ливи непременно покраснела бы, но теперь пропустила вольность мимо ушей. Она радовалась, что Билли получил то, что хотел, ибо уже знала другого Билли. И потому только молча смотрела, как он в восторге суетился подле произведения искусства ручной работы, какой была изукрашенная рюшами, оборочками

и ленточками детская коляска его ненаглядной дочурки.

Она не стала перечить ему и тогда, когда встал вопрос об имени девочки. Ей бы хотелось продолжить традицию отца и назвать ее Биатрисой, но Билли возразил:

– Биатриса Банкрофт! Ни в коем случае. Звучит, как имя какой-то полузабытой звезды немого кино. Лучше Диана... Диана Франсис.

Годы спустя, когда другая девочка, названная точно так же, стала принцессой Уэльской, Билли самодовольно улыбнулся и пожал плечами:

– А я что говорил!

Как бы там ни было, из церемониала крещения он устроил целый карнавал, пригласив для этой цели епископа и избрав местом действия одну из самых посещаемых церквей; ребенок же, укутанный в белые, белее Белого дома, шелковые пеленки в брюссельских кружевах, в течение всего действа мирно посапывал на руках у своей норлендской няньки. Крестными девочки стали Эдвард и Корделия Уинслоу, лорд Бенвелл, недавно возведенный в это достоинство крупный издатель, леди Девениш, новая подруга Ливи, однажды временно исполнявшая должность фрейлины Ее Величества королевы Англии, герцог и графиня Морпеты, с которыми Билли в данный момент вел переговоры о покупке их дома в Сент-Джеймсе, так как герцог, только недавно унаследовавший этот титул, должен был выложить наличными несколько миллионов фунтов в качестве налога на наследство.

– И веревочка в хозяйстве пригодится, – успокаивал герцог свою раздосадованную жену. – Изменились не только обстоятельства, изменилось и само общество. Теперь надо быть в хороших отношениях с такими людьми, как Билли Банкрофт, потому что только у них есть деньги, с помощью которых можно спасти наше общество от краха.

Графиня только повела своим аристократическим носиком:

– Во всяком случае, жена его, хоть и американка, но весьма представительная дама.

Описание церемонии крещения и фотоснимки были даны в «Татлере» [6] .

6

«Татлер» («Сплетник») – журнал светской хроники.

– Как я и говорила, – пробормотала Тони Стэндиш, когда прочла его. – Звездой Давида тут и не пахло...

Но журнал, тем не менее, переслала своей матери, которой было рекомендовано, в связи с острым приступом артрита, воздержаться от длительного путешествия.

Миллисент, блаженствуя и уже не чувствуя боли, читала статью, рассматривала снимки. Очевидно, она ошиблась в оценке своего зятя. На фотографии Ливи сверкала лучезарной улыбкой и действительно выглядела счастливой. Ей, видимо, доставляло огромное удовольствие быть леди Банкрофт. А что же еще может просить у Бога любящая мать?

Увы! Самые мрачные предчувствия Миллисент все-таки оправдались. Ливи не чувствовала себя счастливой, и, будь ее мать поближе, имей она возможность воочию увидеть дочь, эта истина для нее стала бы очевидной. Она разглядела бы у дочери первые признаки переутомления. Должность леди Банкрофт не была синекурой, и Ливи уже не раз мысленно благодарила мать за долгие годы напряженной муштры, отточенные потом пребыванием в должности г-жи Джон Питон Рэндольф. Но даже Миллисент было далеко до Билли Банкрофта, в лице которого Ливи обрела нового учителя.

Помешанный на качестве, он требовал, чтобы нужды его не только удовлетворялись, но и предвосхищались. С солдафонской щепетильностью хронометрировал время, полагая, что все обязаны потакать малейшим его капризам и принимать как должное внезапные и резкие перемены его умонастроения. Главное же – требовал, чтобы жена его всегда, даже в самые ранние часы дня, выглядела превосходно.

Никаких пеньюаров, даже самых изысканных, великолепно скроенных и сшитых! При дворе Билли все без исключения обязаны были являться ровно в восемь утра к завтраку в верхней одежде. Утренняя пища готовилась с той же тщательностью и подавалась на стол с той же утонченностью, с какой это делалось во время обеда. Билли обожал английские завтраки. Бекон, яичница – Ливи пришлось перебрать уйму поваров в поисках единственного, кто удовлетворял бы требованиям Билли, – один превосходно запеченный помидор, поджаренные на несоленом масле грибы, кусочек свежего хлеба, тоже поджаренного, но на этот раз на оливковом масле. Маслу надлежало быть только итальянскому, из особой оливковой рощи, которую, чтобы обеспечивать бесперебойную поставку данного продукта, он закупил на корню. Пил он только ямайский кофе «Голубая гора» и потому владел

на острове небольшой плантацией, снабжавшей данным сортом кофе только его одного. Если Билли дарил мешочек со своими кофейными зернами – это был верный признак его расположения. Первую чашку кофе – пил он из больших чашек, поэтому Ливи подавала ему кофе в фарфовой чашке из голубого итальянского сервиза фабрики Споуда, – он не забелял. Вторую чашку выпивал со свежими сливками, снятыми с верха бутылки ламаншского молока, надоенного от коров джерсейской породы: молочная ферма на одном из островов пролива снабжала этим молоком опять же только его. Ливи обычно тоже садилась на свое место за столом и, хотя в течение многих лет выпивала за завтраком только одну чашечку умопомрачительно черного кофе, теперь часто поигрывала свежевыпеченной булочкой. Завтракали в гробовом молчании, так как Билли, предписывая обязательное ее присутствие, не разговаривал с ней. Вместо этого он читал свою «Таймс». Только когда кончал есть свой завтрак и только после того, как Ливи нальет, забелит и положит сахар (ровно половину чайной ложечки мелассового сахара) в его вторую чашку кофе, открывал он рот, чтобы произнести несколько фраз. В основном распоряжений – относительно того, что он намерен сегодня делать, где это будет, что сегодня подать на званый обед (редкий вечер проходил у них без званого обеда). Приемы Билли обожал, устраивал их на широкую ногу, хотя обычно застать его было неимоверно трудно. Только несколько человек знали номер личного телефона Билли. Покидая пределы дома, он вольно распоряжался своим временем, и отрывать его от дел по семейным обстоятельствам можно было лишь в чрезвычайных случаях.

Ливи всегда полагала, как и все, знавшие ее, что обладает отличным вкусом при выборе одежды, однако вскоре ей было дано понять, что свой вкус она обязана приводить в полное соответствие со взыскательными требованиями мужа.

Вещи для своего гардероба Ливи закупала в Париже. Несмотря на то что у нее было достаточно собственных денег, Билли выделял ей особые суммы на покупку одежды. Он не хотел, чтобы она, его жена, пользовалась «рэндольфскими деньгами», как он их называл. Главой семьи и кормильцем был он, а не кто иной. Миллионы же, оставленные ей Джонни, он посоветовал перевести на счета Розалинды и Джонни. Ливи его послушалась, оставив, однако, себе около четверти миллиона долларов ежегодно, – она называла их «карманными деньгами» и собиралась тратить по пустякам, на любые приглянувшиеся ей побрякушки. Билли о них ничего не знал, и она была достаточно осторожна: купив на них какую-нибудь вещицу, которую он одобрял, Ливи говорила, что это куплено на его деньги.

Ливи целиком отвечала за ведение хозяйства в различных домах Банкрофтов, но высшим авторитетом во всех ее начинаниях считался Билли. К тому времени когда она забеременела вторым ребенком, они уже владели четырьмя домами: домом Морпетов в Сент-Джеймсе; домом Уинслоу на пересечении Пятой авеню и 85-й улицы, купленным Билли у своего свояка, когда Уорд и Делия решили, что он стал слишком просторен для них двоих после того, как дети их выросли и покинули родное гнездо; «Уитчвудом», барским домом, выполненным в елизаветинском стиле и расположенным в глубине Котсвулда, на границе между Оксфордширским и Глоссестерширским графствами, и одноэтажной виллой, спроектированной по личному заказу Билли на вершине утеса его маленького частного островка в Карибском море, в трех морских милях от Насау на Багамских островах. Ливи распорядилась отделать ее различными оттенками голубого и белого, противопоставив их прохладу яркой, насыщенной цветовой гамме моря, и разместить на крытой веранде, обегавшей вокруг всего дома, плетеные кушетки с мягкими подушнами, на которых гости могли бы отдыхать в тени. Получить приглашение в «Клиффтопс» считалось большой честью, которой удостаивались только самые близкие из друзей и родственников. Приглашение обычно присылалось зимой, когда особенно хотелось сбежать от безжалостной непогоды Нью-Йорка или Лондона. В начале 1970 года Ливи привезла туда свою мать в надежде, что солнце поможет ей справиться с теперь уже постоянной и все время усиливающейся болью в суставах. Миллисент чувствовала себя неважно, поэтому Билли прислала за ней личный самолет, куда ее прямо в моторизованной коляске подняли с помощью лебедок. Ливи, увидев, как сильно постарела ее мать, ужасно расстроилась. Миллисент очень похудела, кожа на ней просто висела и была какая-то серая. Стоик по натуре, она не желала без толку, как полагала, носиться по докторам, тогда Ливи вызвала из Нью-Йорка своего личного врача и попросила его выяснить, что с матерью.

– Нечего суетиться по пустякам, – недовольно ворчала Миллисент. – Старею я, вот и весь разговор. Мне уже семьдесят два, самое время для всяких болячек и болезней.

Но после предварительного осмотра врач Ливи, заявил, что хотел бы получить некоторые анализы, поэтому Миллисент на самолете была доставлена в Майами, где в течение нескольких дней ей сделали несколько анализов и взяли пробу на биопсию: оказалось, у нее заключительная стадия рака желудка и жить ей осталось самое большее три месяца.