Лукреция Борджиа. Три свадьбы, одна любовь
Шрифт:
Кто обладал острым зрением, мог теперь заметить над горизонтом с востока какие-то неясные очертания. Все терпеливо ждали, пока они не обрели форму и четкость. Вначале появились закованные в сталь кони. Они сверкали в лучах утреннего солнца, поднимая вокруг себя пыль. То, что казалось раскатами грома, теперь рассыпалось на множество отдельных звуков: стук подков о камень, лошадиный храп, лязганье стальных пластин. Все это были звуки войны. Железные гиганты, всадник и конь, словно сплавленные вместе тяжелой броней, бесконечным потоком проходили рядами по шесть друг за другом.
Следом пошли пиконосцы. Первым из них пришлось шагать по только что наваленному навозу. Они держали тот же шаг, что и кавалерия, хотя несли тяжелые деревянные орудия: непомерно высокие мужчины со спутанными волосами до плеч, в шерстяных куртках, с кожаными сумками и бутылями с водой. Затем шагала пехота. Каждый солдат нес тот же паек, что несли римские легионеры, когда проходили по этой дороге пятнадцать столетий назад – полгаллона вина с водой и четверть буханки хлеба, все куплено без обмана по рыночной цене: достаточно щедро, чтобы породить сплетни, достаточно щедро, чтобы подбить молодежь в полях бросить свои лопаты и присоединиться к ним. Когда они проходили мимо, отцы на всякий случай покрепче вцеплялись в своих сыновей.
Они шли и шли, и огромная Эмилиева дорога теперь была заполнена марширующими, насколько хватал глаз. Когда следом за пехотой двинулась полевая кухня и мулы с поклажей, атмосфера изменилась: погонщики смеялись, улюлюкали и ухмылялись во весь рот, будто приложились к собственным запасам вина. По большей части они несли сущую бессмыслицу: французские, итальянские, испанские, немецкие слова сплелись воедино, и из них появился новый, урезанный и смешанный язык, которого было достаточно для военных нужд: драка, еда, испражнения, сон, грабеж.
Вскоре женщины вернулись к своим делам. Это армия. Они видели ее прежде и увидят еще не раз. Мужчины ждали артиллерию.
Пушки везли среди пехоты на телегах, каждую из которых тянули несколько лошадей, сильных, как быки и способных двигаться вдвое быстрее, чтобы не отставать от колонны на марше.
– Бум-бом-барда.
Эти слова, как удары барабана, скандировали артиллеристы, марширующие следом за телегами. Форма их была черной, под цвет пушек.
– Бум-бом-барда.
Первая пушка самая большая: «Ла Тиберина», названная в честь великой римской реки, девяти футов в длину и с дулом таким широким, что из него могли вылетать ядра размером с голову. Поговаривали, что когда все ядра выпущены и город взят, командующие отправляют солдат на поиски пушечных ядер; те очищают их от крови и мозгов и складывают на телеги, чтобы использовать еще раз. Бережливость и смерть: люди, возделывающие землю, понимали это лучше кого бы то ни было.
– Бум-бом-барда, – раздавалось под колесами телег. Несколько молодых парней по обочине дороги подхватили слова, будто заклинание могло защитить от ужасов войны. Они все еще выкрикивали эти незамысловатые слова, когда артиллеристы исчезли вдалеке и последние телеги с грохотом проехали мимо в сопровождении толпы прихлебателей: стариков, мальчишек, которые еще слишком молоды, чтобы воевать, и стаи худосочных женщин, криками зазывающих рабочих, их язык и жесты куда грубее, чем у шагавших впереди солдат.
Армия Борджиа отправлялась на войну.
К тому времени, как кавалерия достигла Имолы, разведка уже сообщила об их приближении городским стражам и выбрала место для лагеря там, где башни крепости прижимались к городским стенам. Когда прибыла небольшая делегация, повсюду уже копали отхожие места, из котелков доносился запах бараньего рагу, а в лагере командующих разливали вино.
Они сразу направились к палатке Чезаре. Из мебели в ней имелся лишь простой деревянный стол, стулья и табуреты. Он был один, если не считать Микелетто, который, как обычно, держался в тени, и бывалого вояки – командира французской армии Ива д’Алегре.
Мужчина, выступивший предводителем горстки горожан, был чисто выбрит и модно одет: шелковый пояс вокруг бархатного камзола, шляпа с плюмажем. Однако ботинки его были грязными.
– Я Джованни Сассателли, – сказал он. – Я…
– Я знаю, кто вы, Сассателли, – перебил его Чезаре. – В Имоле нет семьи старше и благороднее вашей. Если нам придется брать город с боем для того, чтобы присоединить его к папским землям, я почту за честь биться с вами.
Сассателли кивнул, благодаря за комплимент. Когда нужно проглотить свою гордость, лучше делать это с честью, так она быстрее проделает путь к желудку.
– Нет нужды воевать, герцог Валентино. Мы здесь, чтобы сдать вам город.
Чезаре постарался не выдать своего удивления.
– И что же сподвигло славных жителей Имолы принять столь мудрое решение?
– Мы слышали о великодушии, благоразумии и честности герцога. И хотим вверить себя в ваши руки.
– А ваша правительница? Что она думает о столь щедром подарке, который вы преподносите от ее имени?
– Катерина Сфорца уехала в Форли десять дней назад, оставив город на меня и губернатора Диониджи да Налдо.
– Что ж, еще один славный воин. – Чезаре помолчал. – Он не пришел с вами?
Сассателли покачал головой:
– Нет. Как губернатор он выполняет также обязанности смотрителя замка. – Он чуть помедлил, а затем продолжил: – Его дети в заложниках у герцогини.
– Ясно. – Чезаре посмотрел на своего французского союзника. – Тогда мы должны позаботиться, чтобы сдача города не навредила им. Наши пушки будут на позиции послезавтра. Нам нужно знать, какие из стен самые слабые.
– Несколько лет назад их восстанавливал отличный плотник… я уже поговорил с ним.
– Замечательно.
– Мой господин, Имола сильно сожалеет о том, что подняла мятеж против его святейшества. Это случилось не по нашей воле. Мы действовали с подачи Сфорца.
– Я знаю, Сассателли. – Он встал, подошел к посланцу и положил руки ему на плечи. – Будьте покойны, я пришел не для того, чтобы сменить одного тирана на другого. Вы отдаетесь в руки церкви, и отныне правление станет честным, а вы, как отличный воин, получите возможность снискать себе славу. – И он одарил его своей самой очаровательной улыбкой.