Лунный ветер
Шрифт:
Именно потому, что сын его давно уже вырос, а внуков всё ещё не было, вместо них старый капитан с удовольствием баловал детей старого друга.
— И ничего я не преувеличивала, — сказала я, когда счастливые дети убежали.
Зайдя за спинку кресла, Гэбриэл положил руки на мои плечи. Я не могла видеть его глаз, но знала, что он заглядывает в лист, брошенный мною при появлении Тома, исчерканный неровными вдохновенными строчками: тот, что скоро должен был прибавиться к толстой стопке таких же, уже исписанных и аккуратно сложенных на краю стола.
— Как поживает великое творение?
Склонив голову набок, я прижалась щекой к его ладони. Потёрлась об неё, спустя все эти годы всё ещё жмурясь от этого довольной кошкой — и спустя все эти годы
Писать я начала спустя пару лет после нашей свадьбы. С появлением младших Форбиденов у нас не складывалось довольно долго, и Гэбриэл был этому только рад. Потом я поняла, что сама являлась для него в каком-то роде любимым ребёнком, единственным и избалованным, и он просто не готов был сразу обзаводиться другими. Наша семейная жизнь любому показалась бы ожившей мечтой, но спустя какое-то время я поняла, что не могу довольствоваться участью просто чьей-то супруги. Даже супруги самого прекрасного человека из всех, что я могла бы придумать.
Тогда-то, вдохновляясь примером своих любимых женщин-литераторов — и с усмешкой вспоминая о том, что чему-чему, а богатству моей фантазии точно могут позавидовать многие, — по возвращении из очередного путешествия я и начала писать сама.
Свою первую книгу, «Загробная жизнь сэра Энтони», я завершила в то время, когда начались перемены, о которых мы некогда говорили с Гэбриэлом. Время, когда был принят уже второй Акт об имуществе замужних женщин, отныне дающий им полное право самим распоряжаться своей собственностью, ещё совсем недавно целиком и полностью переходившей в руки супруга. Время, когда наша страна сделала первые шаги к тому, чтобы её жительницы перестали быть бесправными существами, юридическим придатком собственных мужей. А потому после долгих раздумий издателя мою повесть об отважной девушке-корсаре в мужском платье, служившей на благо короне, как некогда сэр Фрэнсис Дрейк, всё же пропустили в печать — по моему дерзкому настоянию, под моим именем, не прикрытым мужским псевдонимом. Я до сих пор помню, как яростно плакала на плече у Гэбриэла, почитав в газетах первые критические отзывы, не оставившие от моего творения камня на камне… однако другие приняли историю весьма благосклонно, не уставая подмечать, что удивительно было в романе, написанном женщиной про женщину, обнаружить лихие авантюры и приключения в духе Рида и Дюма при почти полном отсутствии любовных терзаний и перипетий, — и публике она полюбилась. А после второй книги представители некоей коронованной особы любезно попросили меня прислать им копию третьей, как только она будет завершена. Ибо коронованная особа, заинтригованная тем, как же в дальнейшем сложатся судьбы героев, не желала дожидаться издания вместе со всеми.
Сейчас я приступила уже к шестому роману о моей героине, которой на сей раз предстояло столкнуться со зловещим культом, практиковавшим человеческие жертвоприношения во имя богов и берущим своё начало в Италии. Гэбриэл читал все пять книг, ему предшествовавших, и всегда первым, иронично отмечая, что в этом отношении он более привилегирован, чем даже Её Величество, и будет последним дураком без капли здорового чванства, если этой привилегией не воспользуется. Мои детища он строго, но не обидно критиковал, давая дельные советы и посмеиваясь в местах, казавшихся ему излишне наивными или романтичными, — однако целиком и полностью одобрял мою деятельность.
И пусть я не надеялась, что мои творения останутся в веках, прекрасно понимая, что их успех основан лишь на совпадении множества факторов, включая удачное время, — даже одного его признания мне было довольно.
— Теперь вместо Италии мне хочется отправить героев в Элладу, — сказала я.
— Кто мешает? Элладские боги кровожадностью и вольностью нравов вполне дадут римским фору.
— Ты всерьёз думаешь, что можно так просто взять и заменить одну страну на другую?
— Тогда начни другую книгу.
— Бросив эту?
— По велению души всегда выходит лучше, чем по принуждению. Сама знаешь.
Я подняла взгляд, посмотрев в голубое элладское небо: когда-то я думала, что таким ярким и чистым оно может быть лишь на фресках итальянских мастеров, но первое же путешествие сюда меня в этом разубедило. И снова в своей памяти я вернулась к событиям, окутанным дымкой множества минувших лет, делавшей их для меня похожими на сюжет одной из прочитанных книг. Или одной из тех, что я придумала.
Но никак не случившимися на самом деле, к тому же со мной.
— Ты когда-то говорил, что не веришь в перерождение, — медленно проговорила я, глядя прямо перед собой.
— Верно.
— И сейчас не веришь?
Ладонь Гэбриэла замерла, задумчиво сжав моё плечо. Следом я почувствовала, как он наклонился вперёд — и мои волосы обжёг негромкий смешок.
— Любовь моя, я всецело одобряю, что мой сын носит имя того бедного мальчика, и мирюсь с тем, что однажды он будет носить его титул. Но это не означает, что я согласился бы терпеть присутствие того мальчика в своём доме. — В том, как он коснулся губами моего уха, сухим поцелуем прослеживая его изгиб, я прочла некое насмешливое терпение. — Умерьте свою богатую писательскую фантазию, леди Форбиден. При желании то или иное сходство можно обнаружить между любыми двумя людьми. И не заставляйте своего впечатлительного супруга подозревать собственного ребёнка в чём-то, о чём я даже думать не хочу.
Я уже не удивилась тому, что он вновь угадал мои мысли.
Вторая моя свадьба вышла куда скромнее первой. От пышного торжества я отказалась наотрез: мне хватило и одного. И когда поутру слуги впервые обратились к моему мужу «лорд Форбиден», внезапный приступ его саркастичного хохота длился так долго, что на пару секунд даже я успела усомниться в здравости его рассудка.
Просто в этот момент Инквизитор Гэбриэл Форбиден, всю жизнь боровшийся с теми, кто носит титулы, преследуя какие угодно соображения, кроме корыстных, впервые отчётливо осознал, что сам сделался титулованной особой — и наследником одного из своих врагов.
Вскоре после свадьбы мы с Гэбриэлом покинули окрестности Хэйла, чтобы отправиться в наше первое совместное путешествие по миру, который за эти годы мы объездили уже почти целиком. И в места, где я родилась и выросла, с тех пор мы возвращались всего несколько раз: навестить родителей, пока те были ещё живы. С отцом у Гэбриэла сохранились самые тёплые отношения, и жаль, что папа успел увидеть лишь детей Бланш, но не наших — он умер за год до рождения Эстеллы. Матушка пережила его на семь лет, до последнего пребывая в твёрдой уверенности, что не зря настояла на моём браке с Томом. В конце концов, именно благодаря этому мой сын — и её внук — будет носить титул графа Кэрноу; и эта мысль так грела её душу, что во время наших визитов я не знала, куда деваться от её внимания в таком количестве, какое ранее доставалось только Бланш.
Испытав подобное на себе, я поняла, что в бытии нелюбимой дочерью — по крайней мере, когда дело касается моей матушки — определённо были свои преимущества.
Моя сестра недавно выдала замуж одну из двух дочерей-близняшек и теперь изнемогала от шалостей сыновей-погодок. Судя по письмам, которыми мы время от времени обменивались, её брак всё же вышел весьма удачным… особенно для их управляющего, беззастенчиво пользовавшегося тем, что Джон разбирался в цифрах немногим лучше своей супруги. Рэйчел — с ней мы часто виделись, когда приезжали в Ландэн, — стала женой симпатичного маркиза и растила двух его наследников, тем самым полностью исполнив свой аристократический женский долг. Активно занимаясь меценатством и благотворительностью, владея одним из самых блестящих столичных «салонов», подруга была вполне довольна жизнью. Эмили и Элизабет также обрели то, что хотели: первая — златокудрого красавца, изменявшего ей не реже и не чаще других мужей подобной породы, вторая — богатого стряпчего, ныне сдувавшего с жены столичные пылинки.