Лунный ветер
Шрифт:
Когда свет ударил ему в глаза, вампир дёрнул рукой, но в следующий миг уже лежал неподвижно, явно не находя в себе сил пошевелиться. Тёмная дыра в его лбу не кровоточила, распухшее лицо, обагрённое чужой кровью, было омерзительно. Он смотрел на меня глазами, сиявшими во тьме пугающим багряным свечением, и в этих глазах — страшных, мёртвых глазах — я ясно читала единственное желание: вцепиться мне в горло.
Нет. Это не Элиот. Эта тварь даже внешне имеет с ним крайне малое сходство.
— Вы хотели попрощаться, я знаю. Но с вашим конюхом вы попрощались тогда, когда положили ветви ивы на его могилу, — в голосе Гэбриэла вновь зазвучала та мягкость, которую на моей памяти он проявлял только со мной. — Пусть существо, творившее все эти страшные вещи, выглядит как ваш старый верный слуга, но оно — не он. Он умер уже давно.
— Как Инквизитор Гэбриэл Форбиден, — тихо вырвалось у меня.
Он помолчал, прежде чем утверждающим эхом повторить:
— Как Инквизитор Гэбриэл Форбиден. — Сдёрнув с шеи шнурок с золотым камнем, он набросил его на резную капитель ближайшей колонны и, отвернувшись к мертвецу, сверлившему его ненавидящим алым взглядом, перехватил серебряный кол обеими руками. — Возвращайтесь наверх, Ребекка. Вам не стоит на это смотреть.
Я без возражений отвернулась и направилась к выходу, чтобы подняться по ступенькам. Первые
Я знала, что времени на раздумья у меня немного. И больше всего мне хотелось дождаться, когда Гэбриэл поднимется наверх, после чего просто вернуться с ним в дом Гринхаузов. Не задавая вопросов, не говоря больше ни о чём; позволив себе просто отдохнуть наконец от событий этой безумной ночи, позволив всему и дальше идти своим чередом… но я не имела на это права: больше нет. Не теперь, когда я знаю так много, когда до возвращения Тома остаются считанные дни, если не часы.
Поэтому, когда всё было кончено и Гэбриэл, выйдя из низкой двери крипты, аккуратно затворил её за собой — кола в его руках не было, а камень погас сразу же, стоило его владельцу вновь оказаться под небом, — я встретила его словами, которые он вряд ли хотел бы услышать. Тем более сейчас.
— Вы сказали, вы не хотите воскрешать прошлое. Но я хочу знать, — без обиняков произнесла я. — Теперь, когда я уверилась, что всё, что я думала о вас, — неправда, я хочу знать правду. Как вы перестали быть Инквизитором. Где ваш ребёнок. И… как умерла ваша жена.
Он приблизился ко мне. Застыл напротив, в шаге или двух, заслонив собою туман, не выразив ни малейшего удивления. Конечно: он ведь наверняка догадывался о той моей ночной прогулке.
И хотя я почти не надеялась, что он поддержит этот разговор здесь и сейчас, в обстановке, крайне мало к тому располагавшей, он всё же его поддержал:
— А что же, позвольте спросить, вы думали?
Он задал вопрос тихо, почти шёпотом… но я, не обманываясь этой тишиной, в кои-то веки побоялась поднять взгляд на его лицо.
Вот и настал час твоей расплаты, Ребекка. За глупость тоже приходится платить. И пусть солгать ему было бы так просто — казалось, что просто, — на ложь ты тоже не имеешь права.
Тем, кого любят, не лгут.
— Я думала, вы оборотень. Думала, вы убили Элиота и свою жену и хотели… хотели съесть меня.
Произнесённые вслух, слова моего покаяния прозвучали ещё более жалко, чем в моём сознании.
Наверное, именно поэтому я совершенно не удивилась, когда воцарившуюся тишину разбил его хохот.
— Так я был прав, — выдохнул Гэбриэл сквозь смех. — Всё-таки тёмный принц.
От удивления — смысл его последней фразы остался для меня совершенно неясен — я всё же подняла голову, встретив его взгляд.
В ночи мне трудно было рассмотреть выражение его глаз, но выражение его лица заставило меня нервно сглотнуть.
— Видите ли, — продолжил Гэбриэл, и в голосе его ещё плескались отзвуки холодного смеха, — я всё гадал, с чего прелестное создание вроде вас так заинтересовалось потрёпанной личностью вроде меня. Поскольку моя внешняя и внутренняя привлекательность в ваших глазах представлялась мне весьма сомнительной, я искал причины в ином. И, как теперь выяснилось, не прогадал. Не знаю уж, что заставляет юных дев видеть притягательность в зле и грезить об обаятельных демонах, однако за свою жизнь я сталкивался с этим не раз. — Даже в темноте я увидела, как презрительно дёрнулся уголок его рта. — Что ж, поздравляю. Вы превзошли все мои ожидания. Я полагал, вы считаете меня кем-то вроде мистера Рочестера, а сами жаждете стать великим сыщиком, раскрыв, куда именно я припрятал свою сумасшедшую супругу, но оборотень?.. — Он лениво сомкнул ладони в хлопке — раз, другой, третий, одаривая меня саркастичными аплодисментами. — Браво.
Я хотела возразить, хотела сказать, что всё совершенно не так, но слова отчего-то отказались идти на язык. Да и было ли всё в действительности совершенно не так? Вызвал бы новый сосед у меня такой интерес, не придумай я самой себе страшную сказку про оборотня, героиней которой мне так хотелось оказаться?..
— Значит, хотите знать правду. — Шагнув вперёд, Гэбриэл упёр руку в стену рядом с моим лицом. — Извольте. Вот история моей жизни, которую вы так жаждали услышать. — Его прищур обжёг меня холодом. — Желторотым юнцом я сбежал на войну. Мне посчастливилось увидеть победу при Ватерлоо и вернуться, отделавшись парой царапин, но продолжать военную карьеру я не пожелал. Вместо этого я решил стать Инквизитором. Мой достопочтенный отец был банкиром, и он с одобрением отнёсся к моему выбору, оплатив моё обучение. По его смерти семейное дело унаследовал мой старший брат, но мне досталась половина состояния… сумма весьма и весьма приличная. Финансовое благополучие в итоге позволило мне добиться руки прелестной девы из семьи обедневших аристократов, завоевавшей моё сердце. — Ядовитая ирония, с которой он говорил об этом, мало вязалась с его словами. — Предоставив моей дражайшей супруге возможность вволю тратить мои деньги и блистать в обществе, сколько её душеньке угодно, сам я вынужден был коротать дни, а порой и ночи на службе. Впрочем, не сказать, чтобы меня это огорчало: светские сборища всегда казались мне пустыми болотами ханжества и лицемерия, и куда больше меня радовали наши уединённые вечера дома, куда я всегда так спешил. Специфичные радости супружеской жизни случались между нами куда реже, чем мне бы хотелось, но я уважал желания жены и не придавал особого значения тому, что желание разделить со мною ложе возникает у неё до прискорбного нечасто. В конце концов, нежной возвышенной леди действительно должно претить это низменное занятие, а мне была противна сама мысль расценивать жену как средство продолжения рода и удовлетворения своих плотских потребностей. Главное в браке — дружба и близость душ, думал я и был абсолютно уверен, что с этим-то у нас всё в полном порядке. — Последние слова сопроводил бесконечно горький смешок, мигом остудивший мои щёки, смущённо запылавшие от его речей. — Карьера моя складывалась, супруга, несмотря на редкость наших попыток обзавестись наследником, всё же обрадовала меня вестью о скором рождении маленького Форбидена, и я считал себя счастливейшим человеком… когда добрые люди вдруг раскрыли мне глаза, что на моей голове давно уже выросла пара прекрасных развесистых рогов, а мой будущий наследник вполне может оказаться не моим.
Гэбриэл замолчал, не то переводя дыхание, не то поглощённый воспоминаниями; и, вспомнив свои давние догадки по этому поводу, я вместо изумления ощутила удовлетворение.
Не зря всё же я тогда акцентировала внимание на его речах об измене…
— Я долго отказывался в это верить, — наконец продолжил он. — Но в конце концов провёл маленькое расследование, благо с моими профессиональными навыками это не составило особого труда. Увы, выяснилось, что доброжелатели были правы. Более того, в действительности моя жена терпеть меня не могла, не уставая тайком жаловаться любовнику и подругам на супруга-мужлана. Я, видите ли, посвящал работе больше времени, чем ей, осчастливившей мой дом своим великосветским присутствием, — а это оскорбляло её тонкую натуру даже при том обстоятельстве, что моей женой она стала исключительно ради моего толстого кошелька. Окрутить дурака вроде меня ей не составило труда, как и обманывать после, создавая иллюзию счастливого брака… благо для счастья мне, чудаку, требовалась не постель, в которой я был ей глубоко противен, а разговоры, совместные выходы в театр и прочая вполне терпимая чепуха. И пусть моя работа давала ей возможность коротать дни и ночи с тем, кто ей действительно мил, моя расстановка приоритетов возмущала её, утверждая в мысли, что не стоило и пытаться проникнуться ко мне нежными чувствами. Впрочем, чего ещё можно было ожидать от презренного буржуа, представителя и выходца из среднего класса. — Он усмехнулся. — Забавно. Я, всегда считавший, что вижу людей насквозь, и успешно подтверждавший это на службе, был так слеп в собственном доме.
Моё удовлетворение сменила горькая жалость, но я не выказала её ни словом, ни жестом, ни взглядом. Гэбриэл Форбиден был не из тех людей, которым нравилось, когда их жалели.
Да… душа дамы с портрета явно уступала красотой её лицу.
— Когда я выяснил всё это, супруга моя была уже на последнем месяце беременности, и тревожить её отповедью в столь деликатном положении я не стал. Я размышлял о том, что же теперь мне делать и с ней, и с этим ребёнком, молча. Но боги любят злые шутки, и они избавили меня от необходимости находить ответ. — Он прикрыл глаза. — Тогда мы расследовали дело одного человека… очень влиятельного, очень опасного. И не отступали, хотя все вокруг твердили, как сильно мы рискуем. В конце концов нам стали открыто угрожать. Пытались ударить по нам самим, но Инквизиторов нелегко застать врасплох. Следом пригрозили ударить по нашим семьям. Другие призадумались, но я был молод и настолько глуп, что мнил: я справлюсь с чем и кем угодно. Этот выродок может говорить всё, что хочет, но я засажу и его, и всю его шайку за решётку раньше, чем он осмелится привести свои угрозы в действие… так я считал. — Он снова помолчал, и губы его — даже спустя все эти годы — исказила страшная кривая улыбка. — Мне весьма убедительно доказали мою неправоту.
Пауза, воцарившаяся следом за этими словами, была такой долгой, что я не выдержала.
— Её убили? — едва слышно выдохнула я, ужасаясь тому, что говорю. — И ребёнка?
— Десять ножевых ранений. Пять из них — в живот. До родов оставались считанные дни. — Он говорил так сухо и бесстрастно, будто просто цитировал один из отчётов следователей по делу. — Я в то время был в штаб-квартире нашего отдела. Убийцы пробрались прямо в дом, взломав магическую защиту. Хотели подставить меня на благодатной почве: обезумевший от ревности муж-рогоносец нанял убийц. Не вышло. И пусть мои коллеги после этого действительно отступились, но я… та сволочь выбрала меня, самого молодого, в качестве предостережения остальным. Думал, я сломаюсь, а даже если продолжу копать под него, расправиться со мной, получившим такой удар, не составит труда. Он ошибся. Я пошёл по его следу до конца, жаждая крови, как бешеный пёс, и месть стала для меня всем. Месть за ту, что всегда мне лгала и никогда не любила, и за ребёнка, который почти наверняка не был моим… зачем? Я сам не знал. Но я добрался до врагов раньше, чем они до меня. И тот, кто стоял за смертью моей семьи, в итоге отправился на виселицу, а я получил несказанное наслаждение, наблюдая за его предсмертной агонией. — Резко отпрянув, Гэбриэл отвернулся, чтобы неторопливо зашагать по каменной дорожке: туда-сюда, до дверей крипты и обратно, при развороте взметывая полами сюртука. — Придя к выводу, что семейного счастья мне обрести не суждено, я решил посвятить свою жизнь работе, и ей одной. Я находил плюс в том, что теперь меня ничто не сдерживает. Отныне не было никого, кому могли бы навредить мои действия, и я мог заходить так далеко, как считал нужным, рискуя исключительно собственной шкурой. Но чем выше я поднимался по карьерной лестнице, тем чаще слышал предложения, от которых мало кто смог бы отказаться. Я отказывался. Я раскрывал все дела, которые попадали мне в руки. Сколько скелетов я вытащил из шкафов добропорядочных джентльменов, сколько сора вымел из-под ковров достопочтенных леди, сколько грехов отыскал за душами их избалованных детишек… Я сажал и вешал богатых и знатных ублюдков наравне с ублюдками нищими, и мне не было дела до титулов. В итоге немало влиятельных персон затаило на меня зуб, и меня признали крайне… неудобным человеком. Тогда предложения закончились, зато начались провокации, вызывавшие у меня только смех. Впрочем, в конце концов мне подбросили парочку запрещённых тёмных артефактов, ранее похищенных из хранилища Инквизиции, к которому я имел доступ. Продавший их на чёрном рынке получил бы сотни тысяч. Хотя подставляли меня почти филигранно, суд меня оправдал; однако истинного зодчего так и не нашли, и пошёл слух, что я просто сумел выйти сухим из воды благодаря своим блестящим профессиональным навыкам. Имя моё было опорочено, и вскоре меня отправили в отставку. После этого окружающие окончательно уверились в том, что в действительности я виновен. Даже немногие друзья отвернулись от меня, решив, что Инквизиция просто не захотела публично марать имя одного из лучших своих слуг, пороча тем самым всю организацию, а предпочла замять дело и избавиться от паршивой овцы тихо. Тогда-то, уже во второй раз лишённый того, что составляло цель и смысл моей жизни, я и решил, что негоже оставлять моё наказание без преступления. Я пошёл против закона, который ранее так яростно защищал и который так весело надо мной посмеялся, и занялся почти тем же, в чём меня обвинили. Контрабандой. — Развернувшись в очередной раз, он с каким-то ожесточением вдавил каблуки в камень дорожки. — Пожалуй, не буду оскорблять ваши невинные ушки перечислением того, чем я занимался следующие годы помимо неё. Сам порой удивляюсь, как меня миновала участь подцепить срамную болезнь или скончаться в грязном притоне, где я не раз коротал ночи в объятиях очередной шлюхи, будучи смертельно пьяным от абсента и кокаина, — но она меня миновала. Ни арестовать меня, ни предъявить мне сколько-нибудь серьёзные обвинения наша доблестная стража не могла, ведь когда я действительно вознамерился преступить закон, я никому не позволил бы себя поймать. Я способствовал тому, чтобы обо мне распускали абсолютно правдивые слухи, и смеялся, наблюдая за беспомощностью тех, кому полагалось меня остановить. В конце концов я сделался неприлично богат, моя жажда мести мирозданию и властям удовлетворилась сполна, а распутная и преступная жизнь успела смертельно мне надоесть. В итоге я решил отойти от дел и обзавестись тихим гнёздышком в тихом местечке, удалившись на покой подальше от суетной столицы…