Львиный мед. Повесть о Самсоне
Шрифт:
И, когда подходили они к виноградникам Фимнафы, на него вдруг выскочил с ревом молодой лев — из тех львов, что во времена Судей водились в Израиле, но с течением веков были истреблены. И сошел на Самсона Дух Господень: в мгновение ока он «растерзал льва как козленка» — голыми руками. «И не сказал отцу своему и матери своей, что он сделал».
Здесь я обязан остановиться на двух деталях. Прежде всего, как же случилось, что родителей при этой схватке не было? Можно дать этой загадке самое простое объяснение: Самсон шел быстрее отца с матерью, зная краткий путь, а они шли главной дорогой. Или наоборот — Самсон пошел в обход, минуя виноградники Фимнафы, чтобы не нарушать запрет, наложенный на него как на назорея (касающийся «вина и винограда»), [26] а его родители двигались напрямую, через виноградники.
26
Вот каково объяснение Мальбима в его работе «Судейство судей»: «Видимо, была пора сбора винограда, и Самсон, когда они подошли к тропе, ведущей через виноградники, стал обходить ее стороной, ибо, как сказано, назорею виноградники — запрет». — Примеч. автора.
Мальбим (Меир-Лейбуш бен Иехиэль-Михл, 1809–1879) — известный восточноевропейский комментатор Священного Писания. — Примеч. перев.
Вторая загадка труднее: он побеждает свирепого льва, но никому об этом не рассказывает. Чем объяснить это молчание? Скромностью? Незначительностью события? Но в это трудно поверить, потому что поступок и впрямь необыкновенный; кроме того, позднее Самсон все же похваляется им.
Скорее всего, он чувствует, что единоборство со львом — это проявление его диалога с «Духом Господним», подтверждение Господом особой связи между ними и повеление продолжать путь, полагаясь на свои чувства, даже если они и противоречат родительским желаниям.
Далее, победа над львом настолько превышает обычные человеческие возможности, что Самсон попросту опасается предоставить родителям еще одно свидетельство незаурядности своей натуры. Ведь он прекрасно понимает, что любое новое «доказательство» еще отдалит их от него, а это отдаление ранит до боли, хотя и подтверждает его предназначение.
Возможно и такое: в борьбе со львом его ужаснула собственная нечеловеческая мощь, которая впервые вырвалась на волю и открыла то, что в нем таилось. И это потрясение воздвигло преграду между прежним Самсоном и новым, «что мощнее жизни» и отличается от породы человеческой.
Не следует забывать и о том, что мать с отцом ощутили отчуждение от Самсона, когда тот еще был во чреве. Так он лишился первоначальной родительской поддержки и оказался навсегда обречен на сомнения по поводу собственной природы. А сделав еще один шаг, можно предположить, что тот, кто осужден сомневаться в себе, начнет колебаться не только по поводу того, «законный» ли он сын своих родителей: веки вечные будет жить в его душе сомнение, «законный» ли он сын семьи человеческой.
Он приходит в Фимнафу, вновь встречается с избранной филистимлянкой и, конечно же, тайно ее изучает, наблюдая, как отнесутся к ней родители. Рассказчик опять подчеркивает, что и после этой встречи «она понравилась Самсону». Читатель, знающий, что эта любовь — лишь возможность для Бога покарать филистимлян, размышляет над щемящим различием между влечением Самсона и намерением Господа.
Два дня спустя (или, возможно, по прошествии целого года, как предполагают некоторые исследователи) Самсон снова возвращается в Фимнафу, а по дороге сворачивает взглянуть на «труп льва». Да, он именно «зашел посмотреть труп льва», то есть специально сделал крюк, свернул с дороги, ведущей к будущей жене, чтобы еще раз увидеть мертвого зверя.
Нетрудно понять, почему ему захотелось вернуться и насладиться воспоминаниями о героических минутах, живущих в его памяти. Но можно также предположить, что он заглянул туда через два дня (или через год), поскольку уже не уверен, действительно ли с ним случилось столь невероятное событие. Перед тем как отправиться к женщине, он испытывает потребность вернуться туда, где совершил этот подвиг, чтобы получить подтверждение собственной мощи.
Он стоит перед мертвым львом и видит: «…вот, рой пчел в трупе львином и мед. Он взял его в руки свои»; [27] Самсон, эта громадина (хотя ни в одной строчке рассказа не говорится о том, что он был великаном), изумленно застывает перед открывшейся ему картиной. Он смотрит на пчел, жужжащих в скелете. На мед, собранный ими в мертвом льве. Он протягивает руку без страха перед пчелами и достает этот мед. Душа читателя устремляется навстречу его ладони, ее простодушным, наивным движениям: Самсону захотелось меда, вот он и взял его… Как льва убил голыми руками, так и мед из него вынимает — рукой; а потом — «пошел, и ел дорогою; и когда пришел к отцу своему и матери своей, дал и им, и они ели; но не сказал им, что из львиного трупа взял мед сей».
27
У пчел, как известно, прекрасно развито обоняние, и не может быть, чтобы они построили улей в трупе; это могло произойти лишь тогда, когда смрад разложения полностью выветрился и от трупа остался только высохший скелет. Это положение укрепляет гипотезу, что с единоборства Самсона со львом и до момента, когда он вернулся в Фимнафу, прошло больше года (Шмуэли, X. «Загадка Самсона»). — Примеч. автора.
Давайте взглянем на него: снаружи — мужчина-богатырь, а внутри — лакомка-ребенок. (Как удивительна и трогательна эта разница между огромной физической силой и душой, чуть детской и незрелой!) Идет себе и ест, лакомится; потом пришел домой, к папе с мамой, угощает их медом, «и они ели»; наверное, прямо с его ладони. Какая сцена, чудная и чувственная!
Но разве нельзя предположить, что, пока идет Самсон своей дорогой и лакомится медом, ему начинает открываться нечто новое? С этого момента в течение всей его жизни оно будет приобретать все более четкие очертания; пока Самсон идет домой, в его душе рождается откровение, связанное с видом львиного скелета, вкусом меда и чувствами, пробужденными филистимлянкой, к которой он шел…
Возможно, когда открылось Самсону это диковинное зрелище — лев, а внутри него — мед, его пронзило осознание могучего смысла и символики этой яркой картины. Возникло новое восприятие и понимание мира — под стать целой философской концепции.
Он смотрит на льва и собравшийся в нем мед. Он, конечно, потрясен; и это зрелище ляжет в основу загадки, которую он вскоре задаст на своей свадьбе. Он сам создал эту невероятную картину, убив льва. А по следам его деяния прилетели пчелы, построили во льве свой улей и произвели мед; и теперь этот сладкий мед наполняет его рот… И разве не мог его охватить восторг от ощущения скрытого смысла, глубокого и символичного?
Как назвать такое мгновение? «Откровение» — это мы уже говорили. Но, может быть, стоит добавить, хотя и с осторожностью, что в это мгновение Самсон впервые смотрит на мир глазами художника?
Действительно, начиная с этой сцены в нем все яснее будет выявляться стремление создавать реальность на собственный лад, помечая ее своей особой печатью, даже хочется сказать — своим особым стилем.
И если Самсон не художник в принятом, классическом смысле этого слова, все же, стоя перед останками льва, он интуитивно чувствует, что эта картина содержит глубокий смысл. Смысл неведомого ему прежде измерения реальности или, по крайней мере, нового к ней подхода, суть которого — не пассивное созерцание, но созидание и побуждение к жизни (возможно, это встрепенулось в нем от жужжания жизни в скелете). Этот новый смысл поможет ему уменьшить отчуждение, на которое он обречен.
И вот Самсон идет своей дорогою, мед каплет с ладони, а он идет домой, к папе с мамой, угостить их этим медом; «но не сказал им, что из львиного трупа взял мед сей»: опять не рассказал им, как победил льва и откуда взялся мед. И что не менее поразительно: они ни о чем не спрашивают. Наверное, боятся спрашивать. Боятся ответа, который откроет всю глубину пропасти между сыном и родителями.
И оттого, что они молчат, молчит и он. Возможно, надеется, что все откроется им само собой, без слов и без единого намека с его стороны. Что они сами догадаются (все дети надеются, что родители их разгадают), выскажут предположение, откуда он взял лакомство, или хотя бы пошутят, как душист этот медок. И, может быть, интуиция подскажет матери с отцом что-то о внутренней жизни Самсона, скрытой от них и непостижимой их разуму.