Львы Аль-Рассана
Шрифт:
Родриго в ту ночь у Фезаны говорил о своей жене так, словно она была кошмарной бабой. У него странное чувство юмора. Альвар его боготворит. Весь отряд его боготворит. Это бросалось в глаза и говорило о многом.
После его приезда они редко беседовали, и только в присутствии посторонних. И как раз в присутствии многих людей, в том числе и визиря бен Аврена, Родриго снова заявил о своем намерении зачислить ее в свой отряд. Мазур наблюдал за ними. Визирь высоко поднял свои выразительные брови, но позднее, когда они остались наедине, не заговорил об этом. Джеана тоже.
В
Он уже предъявил первые требования о дани, беря пример со своего племянника из Вальедо, который собирал париас с Фезаны. Джадиты становились все смелее. Вспомнив тот разговор при лунах у костра, Джеана спросила однажды Мазура, как долго, по его мнению, продержатся повелители городов Аль-Рассана. На этот вопрос он не ответил.
Родриго ясно дал понять, что хочет взять Джеану лекарем в свой отряд на время тех первых походов. Она понимала, что он считает это испытанием для них обоих. В каком-то смысле решение не принадлежало ей самой. Она могла принять предложение или отказаться, но не сделала этого, хотела посмотреть, что произойдет. Эмир Бадир обещал своему новому командиру наемников, что обдумает этот вопрос, а потом поспешно увеличил обязанности Джеаны при дворе. Она понимала, что это дело рук Мазура. И не знала, сердиться ей или смеяться. По условиям своего контракта она вольна была уйти, если пожелает, но они решили сделать этот шаг сложным для нее. Родриго, который осенью то уезжал из города, то возвращался в него, выжидал.
В нескольких походах его сопровождал Хусари ибн Муса. Бывший пациент Джеаны стал почти неузнаваемым. Он уже не был тучным, рыхлым купцом, за один сезон сильно похудел. Он теперь выглядел моложе и жестче. Камни в почках, по словам Хусари, больше его не беспокоили. Он мог скакать верхом целый день и научился владеть мечом и луком. Теперь он носил широкополую кожаную шляпу джадитов, даже в городе. Джеана насмешливо заметила, что они с Альваром, кажется, поменялись культурами. Когда эти двое впервые увидели друг друга, они рассмеялись, а потом задумались.
Джеана решила, что кожаная шляпа джадита стала для Хусари чем-то вроде эмблемы. Напоминанием. Он тоже дал клятву отомстить, и воспоминание об этом уменьшило ее удивление, вызванное переменами в нем. Он продолжал активно заниматься делами, как он рассказал ей однажды вечером, когда пришел на ужин в квартал киндатов, как когда-то приходил в дом ее отца. Его посредники трудились по всему Аль-Рассану, даже здесь, в Рагозе, прибавил он, пока слуга, нанятый Веласом, разливал им вино. Просто у него теперь другие, более важные заботы, сказал Хусари. После Дня Крепостного Рва. Она осторожно спросила, какие дела он ведет в Картаде, но на этот вопрос он не ответил.
«Интересно, – думала Джеана, лежа в ту ночь в постели, – все эти мужчины,
Наряду со всем этим три других придворных лекаря ненавидели ее от всей души. Этого следовало ожидать. Женщина, да еще из киндатов, и ей отдает предпочтение визирь? Прославленный капитан джадитов стремится заполучить ее в свой отряд? Ей еще повезло, что они ее не отравили, писала она в письме к сэру Реццони в Соренику. Она попросила его продолжать писать ее отцу. Сообщила ему, что есть основания надеяться на получение ответа. Она сама писала домой дважды в неделю. В ответ приходили письма, написанные аккуратным почерком матери, наклонной скорописью киндатов, но иногда написанные под диктовку отца. Кажется, небольшие приятные события все еще происходят в этом мире.
Им она, разумеется, не послала свою шутку насчет опасности быть отравленной. Родители есть родители, и они начали бы бояться за нее.
В то осеннее утро, когда гонец от Мазура принес ей вести из Картады и пригласил следовать за ним ко двору, эта шутка уже не казалась ей столь остроумной.
Очевидно, кого-то все же отравили.
Во дворце Рагозы, когда Джеана явилась туда и прошла во Дворик Ручьев, где эмир ждал только что прибывшую гостью, лишь об этом и шептались.
Альмалик Картадский, называвший себя Львом Аль-Рассана, умер, и госпожа Забира – теперь его вдова, и больше никто, – приехала этим утром без предупреждения в качестве просительницы к эмиру Бадиру. «Во время побега через горы ее сопровождал лишь один слуга», – прошептал кто-то.
На Джеану, которая проделала тот же путь всего с двумя спутниками, это не произвело впечатления. Но она никак не могла разобраться в своих чувствах по поводу более важной новости. Для этого ей еще понадобится немало времени. Пока что она смогла осознать лишь тот важный факт, что человек, которого она поклялась убить, каким-то образом принял смерть от руки Аммара ибн Хайрана – эта часть истории еще оставалась неясной, – а женщина, которая родила живого ребенка и сама выжила только благодаря отцу Джеаны, скоро должна войти под арку в дальнем конце этого сада.
За рамками этих двух ясных фактов в ее душе царило смятение, смешанное с чем-то вроде боли. Она покинула Фезану с целью сдержать клятву, а провела последние месяцы в этом городе, получая удовольствие от работы при дворе и, если быть честной, от льстящих самолюбию знаков внимания со стороны необычайно образованного человека, а также от той настойчивой борьбы, которая велась за право пользоваться ее профессиональными услугами. Получала удовольствие от жизни. И совсем ничего не предпринимала в отношении Альмалика Картадского и того обещания, которое дала себе в День Крепостного Рва.