Лягушка на стене
Шрифт:
Так в тихом повествовании орнитологических историй прошел вечер. Пора было укладываться спать. Глеб с серьезной физиономией сообщил лаборантке, что места в микрометражной квартире нет и что ей и мне придется спать вместе, на диване. Но, заметив, как побледнела наивная Ирина, сжалился и успокоил ее, пояснив, что это он так шутит.
Но все же мы спали рядом: она — на диване, а я — на полу.
ВТОРАЯ
К вечеру следующего дня, проехав четверть Амура на «Метеоре», мы прибыли в поселок с тюркским названием Тахта. Я оставил Ирину с рюкзаками на дебаркадере, а сам
Я вкратце объяснил им ситуацию. Милиционер молча вник в мое положение, налил мне стакан портвейна и дал корюшку. Он подождал, пока я выпью, закушу, и только после этого сообщил, что лодок нет, а попутная баржа будет завтра. Так что на ночь надо устраиваться в гостинице. Избу у причала видели? Это и есть гостиница. Всего хорошего. И милиционер из очередной бутылки стал наливать вино в стакан. На прощанье я попросил у милиционера корюшку — для Ирины. Он дал.
Через пять минут я подошел к лаборантке, подарил ей вяленую корюшку и, дыхнув на новобрачную сладковатым ароматом портвейна, предложил пройтись в гостиницу. Она подозрительно покосилась на меня — вероятно вспомнив, что ей наговорили в Москве директор зоомузея, клеветники, завистницы и муж, пребывающий сейчас в свадебном путешествии в Монголии, и, вздохнув, пошла за мной.
В гостинице было всего три комнаты — мужская, женская и для семейных.
— Может, вам вместе? — спросила пожилая комендантша, выписывающая квитанции.
Но Ирина, видя, что в геометрической прогрессии, по мере удаления от центров цивилизации, я буквально на глазах обрастаю пороками, энергично запротестовала. Комендантша удивленно подняла брови, а я, пожав плечами, согласился жить раздельно, но оба рюкзака оттащил в свои апартаменты, где, судя по аккуратности заправленных коек, я должен был ночевать в одиночестве. Ирина же, осмотрев свою комнату, с легкой грустью констатировала, что с ней будут обитать еще две сожительницы.
Мы достали из рюкзаков булку, колбасу, чай и сахар, раздобыли у комендантши кипятка и, перекусив, решили прогуляться по окрестным сопкам, ведь май на Дальнем Востоке — чудесное время. В окрестностях Тахты везде по сопкам рос рододендрон, или багульник, как его неправильно называют. Летом он совершенно незаметен, а вот весна — это его пора. Все сопки стоят розовые от плотно цветущих кустов. В первые годы моих дальних странствий я, имея в руках фотоаппарат, заряженный цветной пленкой, снимал розовые цветы безостановочно и приходил в себя, когда переставал работать рычаг перевода. Лишь на третий год поездок в Приамурье я сумел изжить этот недостаток.
Мы шли по просеке. Вокруг безумствовал розовый цвет багульника, дуб распускал свои первые сморщенные красноватые листочки, осинники были еще совсем прозрачные, лиственничники покрылись нежным зеленоватым пушком. По обочинам дорог в сухой прошлогодней листве синели мохнатые чашечки прострел-травы. Со всех сторон несся птичий щебет. Был хороший весенний вечер, располагающий к лирике. Но солнце потянулось к горизонту, стало прохладно, и мы вернулись в гостиницу. Зайдя в свой номер, я с удовольствием залез под одеяло и
Была ночь, когда в дверь постучали.
— Кто? — проворчал я спросонья.
— Я, — ответила из-под двери Ирина. — Пусти меня к себе.
Я встал, натянул джинсы и открыл дверь. Романтическая история наконец-то начиналась.
Смущенная лаборантка проскользнула в комнату. Я ждал. Наконец она рассказала мне, что ее соседки, две местные молодые особы, рассматривали гостиницу исключительно как место наживы и привели к себе в комнату двух нетрезвых поклонников. Ирина попыталась уснуть, но ее столь энергично вовлекали во всеобщее веселье и убеждали быть раскованней, что моя лаборантка, поразмыслив, решила, что я все же более безопасен, чем два пьяных клиента тахтинских девок, и, улучив момент, пришла ко мне.
Я погасил свет, и мы легли. Через пять минут Ирина уютно посапывала из-под одеяла. Из-под своего. Мне же не спалось. Острое чувство постепенно захватило меня. Через некоторое время я понял, что с причиной, его вызвавшей, одному не справиться. И я пошел к Ирине.
Прежде чем продолжить свое повествование, я хочу применить распространенный литературный прием: взгляд на одно и то же событие с точки зрения разных действующих лиц. Самое сильное впечатление от этой ночи было, наверное, у Ирины. Поэтому я попытаюсь описать восприятие событий ею.
— Проснулась я от яркого света — под потолком загорелась лампа. Володя стоял передо мной худой, еще не загоревший, в огромных черных семейных трусах. Выражение лица у него было решительное. Боже мой, подумала я, а ведь права была директриса. Не надо было с ним ехать, у мужиков одно на уме. Закричать? Или еще рано?
В этой драматической ситуации я вынужден лишить Ирину слова и продолжить повествование сам.
Я сделал шаг вперед.
— Володя, что ты, — тихо простонала Ирина, натягивая простыню до подбородка, и уже покорно шептала: — Не надо...
— Молчи, — сказал я, подходя к чужой жене, — чего орешь? Все у вас одно на уме, ни о чем другом подумать не можете! У тебя пинцет есть? Или что-нибудь в этом роде? А то у меня все инструменты на дне рюкзака.
— Зачем тебе пинцет? — с любопытством, уже спокойным голосом спросила она. Ирина из литературы знала, что изнасилование, как правило, происходит без применения этого инструмента.
— Клещ у меня, — ответил я. — Наверное, когда мы с тобой по сопке гуляли, он ко мне и прицепился. Только ты не смейся, пожалуйста, и меня не смеши, у меня живот ужасно болит.
— Почему болит? — наконец-то всерьез встревожилась добрая Ирина.
— А клещ ко мне в пупок залез и там присосался. Боль адская. Особенно при напряжении. Вот я и не могу смеяться. Поможешь мне его вынуть?
Но клеща я, сидя на краю ее постели, минут пять выковыривал сам. Лаборантка же, уткнувшись лицом в подушку, в это время корчилась и дрожала рядом. От дикого хохота.
ТРЕТЬЯ
Ранним утром я вышел на берег Амура. У дебаркадера стояла баржа, на которой было нагружено очень много нужных вещей: три грузовика, пять легковых автомобилей, доски, шифер, кирпич и что-то другое, скрытое брезентом. Я по добротному трапу взошел на палубу и пробрался в капитанскую рубку куда-то на третий этаж и там спросил, не могла ли баржа подбросить до места работы московскую экспедицию. Капитан критически рассмотрел меня и уточнил: