Лягушка
Шрифт:
Марат Павлов из их отряда наблюдал за Диной сквозь свои огромные дымчатые очки. Она могла поклясться, что в библиотеку никто не входил! Что он там, со вчерашнего дня сидел? А в висках стучало: "Он видел! видел! видел!" Пылая лицом, Дина пошла к выходу.
– Я ничего не буду брать, - бросила она библиотекарше.
Та молча и равнодушно глянула и снова склонилась над столом.
Значит, Марат Павлов. Он был не из их школы, но Дина его знала. Из года в год они встречались на городской олимпиаде по литературе, так что вполне успели примелькаться друг другу.
– Слушай, чего ты там слямзила?
Опять
– Ты чего?
– остановившись, крикнула она визгливым от страха и стыда голосом.
– Ты чего за мной шпионишь? Чего вышныриваешь? Как этот... тать! На цыпочках...
– Ну, даешь!
– протянул он озадаченно.
– Мне ж интересно. Никто за тобой на цыпочках не шпионит, это у меня просто лапти такие.
– Он поднял ногу и продемонстрировал кед на толстой резиновой подошве.
– Бесшумные! Так что ты там сля... позаимствовала?
– Не твое дело.
– Брось, я ведь тоже как-никак интересуюсь. Стоящее?
Быстро оглянувшись - аллея была пуста, - она вытащила книжку.
– Ничего. Есть вкус, - похвалил Марат.
– Слушай, а я что недавно приобрел: "Историю пиратства"! Пошли мы, значит, с папашкой к профессору папашка по делу, а я просто так. Ну, знакомый его, живой такой старикан. Книг у него - жуть. Да он и сам не знает, что у него есть, а чего нет. Точно! Нужна ему эта "История пиратства"! Книги воровать не грех, закончил он убежденно.
– Не знаю...
– Не знаешь! А заимствуешь! Первый раз, что ли?
Она молча кивнула.
– А я, слушай, и Буссенара, и второй том Майн Рида, и "Тайну индийских гробниц"...
– Я чуть не умерла от страха. Еще когда увидела: кто-то смотрит, словно марсианин!
– А, очки. Это папашкины. Дал поносить на пленэре. Слушай, у меня ведь двойник этой книжки. Ну, два экземпляра. Один мой, другой для обмена. Если бы я знал, я тебе запросто мог подарить.
– Подари! А эту я тихонько на место положу!
– Ну... Я человеку обещал. Один человек, понимаешь? Я ему то, он мне это. Обещал уже.
После ужина, когда привезли кино, Дина подсела к Марату и сказала:
– Ты знаешь, я все думаю над этим... Вот у тебя, например, много книг, да? А кто-то приходит и потихоньку берет себе книжку, тайком...
– Лямзит, что ли?
– Ага. Тогда ты тоже будешь считать, что книги воровать не грех? Если не ты, а у тебя?
– Слушай, ну ты и зануда! Хуже моего Тарасика.
– Это кто?
– Брат. Три года. Целый день с утра до ночи: "почему?", "почему?", "почему?". Мне надоело, я как рявкну ему: "Потому!" А он: "Почему потому?"
– А моя Лёка, ей три с половиной, тоже страшно смешная. Она не выговаривает "эр" и хитрющая такая! Ей говорят: "Скажи "Мурчик" (это кот наш, Мурчик), а она: "Можно, я скажу просто "кот"?"
Марат засмеялся, сзади зашикали.
– Лёка - это сестра?
– Ну да.
– Они в этом возрасте ужасно смешные, - сказал он солидно.
Дина почти не смотрела фильм и все время припоминала, что же такое смешное говорила Лёка? Несколько раз она принималась шептать на ухо Марату:
– Знаешь, по телевизору она как-то смотрела фильм о бактериях, а потом увидела гусеницу да как закричит: "Смотрите, вон
Всякий раз Марат с готовностью наклонялся, внимательно слушал, а затем смеялся. Когда они возвращались после фильма, он еще рассказал о своем Тарасике:
– Молодчага такой парень, любит порубать. Съел две тарелки манной каши, гладит себя по пузу. Мама спрашивает: "Тарасик, что надо сказать?" А парниша: "Еще!" Лично я считаю, с младшим братом мне повезло.
– Я тоже, - сказала она.
После этого, конечно, она не спала всю ночь, немного поспала лишь под утро, перед самым подъемом. Чем она занималась? А самоедством. Дело в том, что она не любила врать. Органически не переносила вранья. А тут вдруг: "Я тоже". Она не то что не считала, что ей повезло, - она их не-на-ви-де-ла. И Лёку, и Римму. Хотя прекрасно понимала, что Лёка тут ни при чем. Если быть точной, то она и Римму не так уж чтобы ненавидела - она просто старалась жить так, как будто их нет. Так, будто продолжается то время после смерти мамы, когда они с отцом жили вдвоем. Не говоря ни слова, залезала к нему в карман, брала деньги, покупала цветы; в вазе у маминого портрета всегда были живые цветы. Осенью - рябина, кленовые листья, зимой - ветка ели или сосны. Отец никогда не требовал отчета - он знал, что Дина не оставит себе без спроса ни копейки. Иногда, по настроению, открывала "мамин" шкаф, примеряла, прикидывая, кое-что укорачивала... Ведь отец сказал ей: "Теперь это твое". А с мамой они уже сравнялись по росту.
У Риммы хватило ума не приближаться к этому шкафу, иначе бы она ей показала!
Впрочем, Римма была полная и абсолютная мещанка. Вкуса у нее не было ни малейшего, а обожала она всякие блестки, бантики-шмантики и тому подобное.
Дина пыталась жить, словно их нет, но они-то были! И каждое движение, каждое слово, каждый жест - словно ножом по стеклу!! Вот Римма, нечесаная, в ветхом каком-то халатишке, катает Лёку в коляске. Да где там катает трясет коляску на одном месте, вытряхивая ребенку мозги! Это чтобы не отходить от старух, с утра до ночи дежурящих на скамейке возле песочницы. Больше всего Римма любит сплетничать со старухами. И через каждые два слова - "мой". Отца она называет "мой". "Мой пришел... мой сказал... Мой! Мой".
Это же с ума можно сойти. Отец - доктор наук, замдиректора научно-исследовательского института, и Римма - недоучившаяся студентка! Дважды ее отчисляли, дважды восстанавливали, а уж что творится у них дома перед сессиями! Днем и ночью Римма пишет шпаргалки, отец что-то пытается вдолбить в ее глупую башку. Римма рыдает: "Я все равно ничего не запоминаю!" - и отец, махнув рукой, садится рядом с ней и тоже начинает писать шпаргалки. А утром - пятак под пятку; кряхтя, влезает в какое-то школьное еще платье, которое приносит на экзаменах удачу, Мурчик с ночи закрыт в ванной, чтобы, не дай бог, не перешел дорогу, хотя как в квартире определить, перешел кот дорогу или не перешел?