Люби и властвуй

Зорич Александр

– Разве вам не известно, какие влиятельные родственники у этой девочки, которую вы сейчас пытаетесь прибрать к рукам? - не оставляя надежды уладить дело миром, поинтересовался Эгин.

– Знаем, знаем! У нее о-очень влиятельные родственники, - снова заржал тот, что был за главного.

– Особенно дядя! - вклинился стоявший поодаль, тот, что придерживал псов.

– Они-то нас и послали, господин хороший, так что дела твои швах, - авторитетно добавил третий, обнажая свой короткий и широкий меч.

Случилось то, чего Эгин давно ожидал, - Овель разревелась. Видимо, упоминание о родственниках действовало ей на нервы похлеще любых сколопендр, ползающих по спине, и гадюк, обнимающих шею холодным

чешуйчатым воротником.

– Короче… - но рослый не успел договорить, потому что Эгин, метнувшись, словно молния, в глубоком выпаде, всадил меч ему прямо в живот, который, к счастью, не был защищен даже дрянной кольчугой. Всадил на половину длины лезвия. И тут же начал обратное движение. Трюк опасный, но иногда крайне эффективный.

Остатки хмеля слетели с Эгина в тот же миг. Ают-ское, истерика Иланафа, философствования Онни и даже милые влажные губки Овель - все это уже не существовало для него. Оставались только двое вооруженных мужчин и два свирепых пса, воспитанность которых может обратиться нападением в любой момент.

Так же стремительно Эгин извлек меч из раны и отскочил на два шага назад. К стене. К Овель. От неожиданности она даже перестала всхлипывать столь отчаянно. Рослый заскулил, скрючился, ухватился за рану и упал на спину, в помои. Наконец-то он осознал, что с ним произошло. Осознал, когда повалился спиной в нечистоты, покрывшие его с головой. И ослиная моча вкупе с кухонными отбросами, грязь вперемешку с теплыми каплями ночного дождя были ему саваном. Если такие, как он, вообще заслуживают савана.

Внезапность - половина победы. Все это верно. Но всякий знает, что, взяв врасплох одного врага, ты вынуждаешь оставшихся на удвоенную осторожность и жестокость.

– Спускай, Ракку, - бросил товарищу второй, тот, что разглагольствовал о дяде Овель, отступая. Похоже, таланты писаки вершить суд жизни и смерти не подлежали теперь сомнению, и он просто струсил. Меч, однако же, прятать не спешил.

Псарь что-то шепнул своим питомцам, и те, не издав ни единого звука, бросились на Эгина под одобрительное улюлюканье обоих провожатых. Обе твари были кобелями. Черными, с обрезанными ушами и хвостами. Поджарыми, мускулистыми, сильными, откормленными. Эгин не очень хорошо разбирался в псах, потому что терпеть их не мог, но даже его знаний было достаточно для того, чтобы понять - они обучены держаться до последнего, нападать на вооруженного человека, останавливать бегущих и ударом лап вышибать из седла всадника.

При Эгине был только меч. Причем так называемый «салонный меч». Кто бы мог подумать, что вечеринка у Иланафа будет иметь столь неожиданное продолжение? Как и всякий салонный меч, клинок Эгина был тонок, слегка искривлен и имел очень длинную рукоять с избыточно декорированной гардой. Для того чтобы давать отпор псам, хорошо бы располагать чем-то более длинным и более увесистым.

Самое лучшее отступать к стене, когда обе собаки присели для прыжка, предварительно изучив характер обороны Эгина. Одна из них обязательно погибнет. Но зато другая обязательно достанет Эгина, Меч которого будет все еще вонзен в тело первой.

Он всегда ненавидел собак. Иногда стеснялся этого. Особенно с Вербелиной. Но в тот момент, глядя на их пасти с желтыми зубами, на пасти людоедов, а отнюдь не вегетарианцев (от Вербелины Эгин слышал, что в отдельных состоятельных дворах этих тварей кормят человечиной кровожадные самодуры вроде того же Хорта оке Тамая, но он тогда не поверил), он поклялся, что никогда и ни за что не потреплет за ухом ни одну псину, будь она хоть с голубя величиной.

Под бодрое улюлюканье псаря собаки прыгнули в сторону резко отступившего на четыре шага по диагонали Эгина. «В этот раз не попадут, но в следующий!» - Эгин не успел закончить свою мысль, ибо истошный крик Овель тут же свел на нет его планы.

– Сэм-ми-са! - истошно завизжала она. - Сэм-ми-са!

Эгин обернулся. С Овель было все в полном порядке. Она была жива, невредима и разъярена, словно тигрица. Конечно же, испугана. Но, по крайней мере, больше не плакала. Но самое любопытное - это то, что она обращалась отнюдь не к Эгину. И не к своим преследователям. Она обращалась к псам. И псы, похоже, прекрасно слышали ее.

Они оба, словно бы получив обухом по голове, смиренно сидели теперь в пяти локтях от Эгина. Да, они были недовольны, что та неукротимая жажда крови, что блестела в их глазах, осталась невостребованной, а голод - неудовлетворенным. Но они слушались ее. Слушались эту глупую девчонку!

Тут уже и псарь понял, что произошло. "Теперь ясно, как эта дрянь смылась из «Дикой Утки», - бросил один преследователь другому.

– Командуй, давай-давай, - второй вместо ответа ткнул его в бок локтем.

– Саа! Саа! - закричал псарь. Для шепота расстояние было слишком велико.

Это словцо знал даже Эгин. Благодаря Вербелине. «В принципе, - объясняла увядающему от скуки и отвращения возлюбленному Вербелина, - каждый, кто держит собак, может тренировать их на свои собственные слова. Но да только обычно все пользуются известными, когда речь идет о простых вещах. Но, представь себе, есть любители играть со своими собаками в Свод Равновесия. Такие недоумки, милый, имеют специальные пароли для общения с собаками». «А ты?» - вот что нехотя спросил тогда Эгин, просто чтобы как-то поддержать разговор. «А у меня есть только один шутейный пароль, - Вербелина расцвела в улыбке. - Когда я говорю „энно“, самые сообразительные из них делают обратное сальто через голову».

Тогда Эгин не придал этому разговору никакого значения, хотя и не забыл. Тем, кто страдает провалами в памяти, в Своде Равновесия не выжить. Он запомнил весь тот разговор до мельчайшей детали. И не пожалел об этом. Когда Овель заорала «сэм-ми-са» в очередной раз и собаки снова стали как вкопанные, Эгин понял две вещи.

Во-первых, что Овель каким-то образом был известен пароль, запрещающий обыкновенное «са» этим псам. Да и псов она, похоже, тоже знала, судя по тому, что по отношению к ней они не проявляли ни злобы, ни агрессивности. Самое большее - служебный интерес. Во-вторых, что настала пора действовать, и действовать незамедлительно, потому что это довольно глупо заставлять Овель орать каждый раз, когда псарь посылает своих питомцев в атаку. Не дожидаясь очередного «са», Эгин в три прыжка достиг ближайшей твари и снес ей голову косым поперечным ударом. А затем, изо всех сил пнув вторую тварь, в тот момент слишком поглощенную дилеммой двоевластия, проделал ту же операцию и с ней.

«Даже четвероногих иногда подводит излишняя воспитанность», - вот каким трюизмом сопроводил воспоминание об этом Эгин двумя днями позже.

«Что ж, судьба раздает мне авансы» - вот что подумал Эгин, надвигаясь на двух оставшихся преследователей Овель, которая оказалась совсем не такой бесполезной в этой ночной драке, какими обыкновенно оказываются прекрасные спутницы чиновников Иноземного Дома.

Псы лежали обезглавленные на мелководье в канаве нечистот. Неподалеку от них намечался труп первого хама - главаря преследователей. «Даже если рана не смертельная, после такой дозы дерьма его кишки едва ли заработают вновь», - бесстрастно и безо всякого злорадства заключил Эгин. Овель с искаженным яростью лицом вжалась всем телом в серую спину дома. Все это значило, что конец кровавой пьесы, разыгравшейся на Внутреннем Кольце, весьма близок. Мечи преследователей блеснули в неярком свете молодой луны.