Любимая
Шрифт:
При мысли о том, что завтра он может стать свободным, что сняты будут с ног растершие щиколотки оковы, что снова он будет в буром гиматии своем ходить по рынкам и другим людным местам, вступать в беседы и споры с горожанами. выискивать ускользающие, как арбузные семечки, зерна истины, зажигать в молодых умах тягу к познанию...
– при мысли обо всем этом гулко заколотилось сердце старого философа, как тогда, в юности, когда входил он в дом Перикла. И в дом Аспасии.
Друзья в ожидании ответа уставились на него. Он переводил взгляд с одного на другого, на третьего.
"Ты настоящий друг, Критон, -
Первым не вынес молчания порывистый Аполлодор:
– Ты согласен бежать этой ночью, Сократ?
Нежный мальчик первым понял, что ответ смертника может быть отрицательным, не понял даже почувствовал, потому в его вопросе прозвучал затаенный страх.
Сократ свесил с топчана ноги, звякнувшие оковами.
– Рассудите сами, друзья мои: если б стал Сократ беглецом, остался бы он Сократом? Ведь не из темницы бежал бы я, а от самого себя. И дети мои стали бы сыновьями беглеца, изменника Афин...
– Но ведь эти же Афины неправедно осудили тебя на смерть!
– горячо воскликнул Критон, отбрасывая пятерней назад свои длинные седые волосы.
– Приговор мне вынесли не Афины, а суд присяжных, - не заводясь, продолжал спокойно Сократ. Насколько несправедливы действующие законы, настолько же несправедлив и этот приговор. Но лишь исполнение его, лишь смерть моя, могут явить афинянам осознание несправедливости этих законов...
– И ты готов стать жертвенным бараном ради прозрения афинян?!
– срывающимся от волнения голосом спросил дородный не по годам Платон. Пусть другие, а не ты, играют эту роль!
– А я чем не баран, - ответил со смешком Сократ, шутливо приставив к шишковатому лбу "рога" из кулаков.
"Точно - баран!
– подумал Критон.
– Упрется рогами - с места не сдвинешь!" А вслух произнес:
– Не огорчай нас, Сократ, ведь мы любим тебя.
Усмешка медленно, как виноградная улитка, сползла с толстых губ Сократа.
– Клянусь Зевсом, и я вас люблю! Потому и не могу подвергать всех вас опасности, ведь сикофанты расползлись, как тараканы, по всему городу, вынюхивают, доносят. Если я не убегу - одна будет жертва, если убегу - много... Я люблю вас, неслухи мои, и хочу, чтоб ваша любовь ко мне не омрачалась ничем. Я люблю родные Афины, ужасно люблю потолкаться в людных местах, посудачить с торговцами, ремесленниками, школярами, потому и хочу, чтоб родной город обо мне вспоминал светло... Сократ может иногда быть непочтительным, неопрятным, может порой нести чушь, но любовь не способен предать!..
Хрупкий Аполлодор со слезами бросился к нему, упав на колени, обнял его свешенные с топчана ноги в оковах, заголосил почти по-женски:
– Не оставляй нас, Сократ! Умоляю тебя, не оставляй!
Узник сморщил вздернутый крупный нос - ему и самому трудно было удержаться от слез, но сказал, потрепав густые волосы Аполлодора:
– Я и так всегда буду с вами, вот увидите!.. И не смей, малыш, состригать завтра свои волосы - я не хочу, чтобы ты из-за меня походил на раба* - потом достал из-под подушки припрятанный авлос, простонародную флейту.
– А давайте-ка я всех вас развеселю!
Приложив авлос к губам, он поднялся, отстранил Аполлодора, выдул какую-то веселенькую захлебывающуюся мелодию и неуклюже пустился в пляс, гремя оковами по каменному полу.
Когда-то, говорят, Афродита отбросила авлос из-за того, что при игре на нем уродливо раздуваются щеки. Но то Афродита, а Сократ сроду красавцем не был - авлос как раз для него! И раздувал он щеки, извлекая мелодию, так, что становился и впрямь похож на безобразного сатира Марсия или на Силена. Зато мелодия при всей захлебывающейся дерганности была дивно хороша!
– Не устаю тебе удивляться, Сократ!
– воскликнул статный Платон.
– То ты под старость лет начинаешь учиться играть на кифаре, то в последние дни выучиваешься игре на флейте...
Прервав пляску и отняв авлос от губ, Сократ ответил:
– Учиться никогда не поздно, Платон! Жажда познания не должна иссякать до последнего мгновения...
– А как твои поэтические опыты, учитель? спросил, утирая слезы, Аполлодор.
– Сколько раз тебя просил не называть меня учителем!
– возмутился Сократ.
– Я тебе друг, и, быть может, ты меня научил большему, чем я... А поэтическое баловство я оставляю Платону. Ну, брался я переложить на стихи басни Эзопа ничего не вышло! И зачем, скажите, басни мне сочинять? Вся моя жизнь - огромная басня!..
– А гимн Аполлону и Артемиде?..
– спросил Платон.
– И это не вышло!..
– почти радостно сообщил Сократ.
– Зато родилась у меня мысль, которую с удовольствием поведаю тебе: "Поэт, если он хочет быть настоящим поэтом, должен творить мифы, а не рассуждения". Каково, а?!.
– Твой ум по-прежнему ясен!
– улыбнулся через силу Критон, не сводя глаз с друга, будто без того не запомнил бы каждую грубоватую черту, издавна знакомую ему.
– А я сделал, наконец, выбор, Сократ, - сообщил смущенно Платон.
– Никогда больше не стану вымучивать поэтических строк, лишь философия станет моим уделом. Ты одобряешь это?
Сократ хмыкнул неопределенно, почесал шишковатую плешь и сказал:
– Любой выбор чреват ошибкой. Когда-то один меняла спросил меня, следует ему жениться или нет. Я ему ответил: "Как бы ты ни поступил, все равно будешь раскаиваться..." Вот и я свой выбор сделал. И раскаиваться буду, а не отступлюсь!.. Так что давайте, друзья, об этом больше не вспоминать... Ты, Критон, вижу, принес вина - это очень сегодня кстати! Так давайте восславим Диониса и пустим мою единственную чашу по кругу. Я вам не о чаше цикуты, понятно, толкую, а о чаше доброго вина!..