Любимый цветок фараона
Шрифт:
Пентаур вышел, а фараон продолжал сидеть с согнутыми руками, будто все еще держал в них мертвого сына.
5.14 "История одного безумия"
— Хватит!
Сусанна с силой ударила по листам и выбила всю стопку из рук опешившего Резы, проглотившего даже последнее слово.
— Довольно!
— Осталось совсем чуть-чуть, моя царица!
Реза поднялся с дивана и поклонился.
— Я не твоя царица! Ты не он и никогда им не будешь!
— Но и ты не она, — произнес Реза достаточно резко. — Все пошло немного не так, как думал Пентаур, верно? Но я даже рад, что твой воспитатель ошибся, а теперь уходи, как ты обещала ей. Уходи, тебе нет места среди живых! Уходи
— Сколько же можно мучить меня?! — вскричала Сусанна, швыряя пустой бокал в бледное лицо Резы. — Хватит! Я устала от твоего продолжения! Это мой роман, оставь его в покое. Пиши про своего прадеда и свою мумию! Оставь в покое мою Нен-Нуфер! Она не твоя статуя, слышишь? Не твоя! И я не твоя!
Реза перегнулся через стол и, схватив Сусанну за шею, выволок из-за стола.
— Тебе стоит освежиться!
Он потащил ее дальше на палубу и под удивленные взгляды хозяев лодки нагнулся с Сусанной к самой воде и на мгновение окунул ее с головой.
— Я говорил тебе о живительной силе нильской воды?
Сусанна крутила головой, обдавая Резу брызгами, и пыталась откашляться. Платье на плечах намокло, и она судорожно отжимала ткань. Мустафа протянул Резе тряпку, которая оказалась длинной рубахой, и Реза отконвоировал Сусанну обратно под навес, и когда та переоделась, произнес тихо:
— А теперь ты сядешь и не откроешь рта, пока я не закончу говорить. Иначе я заставлю тебя поплавать в реке.
— Я не умею плавать, я говорила тебе уже, — пролепетала Сусанна, пытаясь отжать волосы испорченным платьем.
— Потому тебе лучше молчать.
Реза молча собрал рукопись и, придавив листы неразбившимся бокалом, невидящим взглядом уставился на них.
— Не смей к ним больше прикасаться. Я стер в кровь пальцы, пока писал это. Если ты повредишь хоть один лист, мне придется переписать его.
— Зачем?
Суслик, тебе велено молчать. И ты прекрасно знаешь, зачем он рисует и пишет. Вернее не зачем, а почему. Потому что он больной на всю голову! Уверена, коль сверить листы, то иероглифы на них будут идентичны! Но как, как у него получается так складно рассказывать? Потому что он сумасшедший, а сумасшедшие все талантливы. Его нельзя оценивать, как нормального человека! Его вообще не надо оценивать. Его надо принимать таким, какой он есть. И не раздражать по мелочам, а то в нынешнем состоянии он тебя точно утопит…
Сусанна поджала ноги и натянула на колени плед. Сейчас бы хиджаб, а то виски от холода сводит!
— Затем, — ответил Реза с опозданием, — что это наше с тобой проклятье. Вернее мое, потому что ты сама — часть моего проклятья. Возможно, самая приятная и неожиданная, ради которой я могу простить ему тридцать лет ужаса, в который он ради исправления собственной ошибки ввергнул моего отца и меня самого.
Суслик, если ты еще хоть раз откроешь рот, то придется заткнуть уши. Иначе после очередного признания мистера Атертона захочется утопиться в реке даже без его помощи!
— После похорон отца я остался один на один с проклятьем, хотя еще не до конца понимал его сути. Оно было сумрачным, почерпнутым из суеверий, созданных Голливудом и чокнутыми литераторами. Я оставался последним, в ком текла кровь Раймонда Атертона, и моя скорая смерть казалась мне закономерной, а сопротивление потусторонним силам бесполезным. Прадед, взломав печать на гробнице и уничтожив росписи, необходимые для благоденствия фараона в загробном мире, по идее подписал себе смертный приговор, и я терялся в догадках, отчего он умер своей смертью. Дед, продавший женские украшения скупщикам, стал в отличие от прадеда настоящим вором, но и его не постигла преждевременная смерть. Мой отец зашел еще дальше, уничтожил мумию фараона, и тоже столько лет оставался жив. И лишь я, взяв на руки мумию ребенка, тут же привел в исполнение смертельный приговор. Только умер не я, умер отец — выходит, моя жизнь оказалась для фараона важнее справедливого возмездия, но смерть отца стала явственным посланием — он грозил мне карой в случае непослушания. Я лежал и гадал, что ему может быть от меня нужно. И ничего не приходило на ум. Я взял тогда тетрадь, куда записывал воспоминания деда, но либо слишком мало деталей записал, либо детектив получился из меня аховый, но, не найдя и единой зацепки, я со злости сжег тетрадь. Лист за листом. И когда Латифа принесла ужин, в комнате стоял такой чад, что она выгнала меня в сад. Я уже много дней не покидал комнату, и духота и угар примешивались к слабости, оставшейся от падения. Я попытался зачерпнуть в пруду немного воды, чтобы умыться, но в итоге потерял сознание и рухнул лицом в ил. Если бы не Аббас, посланный матерью вытряхнуть половики, мы бы с тобой сейчас не разговаривали,
— Реза усмехнулся. — Да тебя бы вообще не было…
Сусанна прикрыла глаза в надежде что из-за завесивших лицо мокрых прядей это останется незамеченным. К сожалению, незаметно закрыть уши не получится. А многословность мистера Атертона уже переходит в бредовый потоп, в котором захлебнуться еще проще, чем в реке.
— Той ночью у меня случился первый после смерти отца приступ. К счастью, в тумбочке лежал заготовленный им шприц. Я проспал до полудня. Аббас был в школе, Латифа хлопотала по дому, и я сумел незаметно спуститься в гробницу. Если бы мать увидела меня, то решила б, что я собрался засесть за работу, и за шкирку вытащила бы меня из мастерской, а я шел совсем за другим. Мне нужно было наполнить новый шприц. Скарабеи жили во дворе в ящике, где у них была и вода, и тень, и солнце. Латифа считала это моей детской придурью, но, помня приказ отца, не посмела тронуть ящик. А вот порошок из мумии хранился в мастерской в том сосуде, откуда ты достала последний шприц.
Реза вновь взял паузу, и Сусанна вновь непроизвольно передернула плечами.
— Рядом с сосудом валялся папирус, которого я раньше не примечал. Сначала я подумал, что это и есть рецепт лекарства, и поднял его. Засаленный. Отец видно много раз перечитывал его, водя пальцами по строчкам, явно пытаясь понять написанное. Первое прочтение вынесло закономерный вердикт — бред. Набор непонятных слов, среди которых мелькали имена Осириса и Исиды. Молитва? Заклинание? Или, — Реза снова замолчал, но Сусанна старалась сохранить непроницаемое лицо: она не собирается играть с ним в «угадайку» и выставлять себя в очередной раз дурой. Раз велели молчать, вот сами и говорите, а я буду стараться не слушать ваш откровенный бред, который никакой папирус бы не выдержал! — Или инструкция, потому что по пробелам между абзацами я понял, что это список. И еще понял, что не успокоюсь, пока не расшифрую его. Да, да, в шестнадцать я возомнил себя умнее отца…
Что, новый выпад относительно возраста? Предложение подпалить на свечке роман? Сейчас от юношеского бреда избавиться намного проще — жмешь клавишу «delete» и все в прошлом. Поскорей бы уж и вы, мистер Атертон, стали кошмаром из прошлого. Жаль нет кнопки телепортации и придется ждать самолет, чтобы оказаться дома.
— Я запасся тремя шприцами и вернулся в дом, спрятав на груди папирус. Как, как он не рассыпался под пальцами отца! Видимо его хранила неведомая сила… Я закрылся в библиотеке, чтобы перерыть все книги со священными текстами и тетради с записями отца… Я верил, что он пытался расшифровать папирус. И вот, чтобы не привлекать внимание к своеобразному исследованию, я попросил Аббаса помочь мне перенести в библиотеку статую царицы, как мы называли золотого идола, и для прикрытия я начал рисовать ее лицо. У меня всегда на столе лежала стопка чистых листов, которыми я прикрывал книги, и сколько бы раз Латифа не заглядывала в библиотеку, она видела меня рисующим, качала головой и вздыхала: так мальчику будет лучше… Только с каждым разом стилизованные черты статуи уходили, и вот уже с листа глядела на меня почти живая девушка. Тогда еще почти…