Любит – не любит. Школьный роман
Шрифт:
Я не удивилась, когда увидела Борисова опять за моей партой и насмешливо сказала:
– А ты не гордый.
Над моим плечом склонился Антонов и зашептал:
– Маэстро! Он не пьющий, некурящий, в будущем для тебя идеальный муж. Так сказать, без вредных привычек. И потенциальный подкаблучник. Ленина читает! А главное, – Антонов вздернул высоко правую бровь и хитро сощурил левый глаз, видимо полагая, что от этого его лицо стало многозначительным, а значит, умным, – главное, маэстро, не надо менять фамилию.
– Понимаешь, Антонов, – доверительно глядя ему в глаза, заговорила
Антонов покраснел, что-то промычал и, потоптавшись, отошел.
Но тут передо мной прямо на парту плюхнулась Ирка, а за ней замаячил Сочин.
– Привет, Сашура, – начал он. – Есть предложение устроить у Кости небольшой файф-о- клок по случаю моего дня рождения.
– А почему у Кости? – спросила я, глядя, как Ирка чуть покачивает ногами в обалденных адидасовских кроссовках и низких пестрых гетрах.
– Естественный вопрос. Он болеет, следовательно, не сможет быть у меня, значит, не будет и тебя. А кто отмечает свое шестнадцатилетие без своих лучших друзей? Ирина предложила встретиться у Кости. Я думаю, что это рационально. Понятно, что на мне лежит забота о конфетах, пирожных, лимонаде и прочем. Мне маман вместо ежемесячной десятки дала аж тридцать карбованцев в честь годовщины. Так ты придешь?
– Когда?
– Завтра в пять, – ответила за него Ирка.
– Ну, вы скоро? – тоскливо протянул Миша Агеев, он уже минуты две стоял в проходе, переминаясь с ноги на ногу. – Санек, дорогая, проверь у меня английский, все ли правильно сделал, – и он сунул мне под нос свою тетрадь.
– Агеев, дорогой, когда ты будешь обходиться без чужой помощи, – в тон ему начала было я, но Борисов бесцеремонно взял у меня его тетрадь.
– Хочешь, я посмотрю?
– А ты волокешь? – Агеев оживился. – По гроб буду обязан.
Агеев до восьмого класса был середнячком, но в восьмом он вдруг вышел в твердые хорошисты, чем озадачил и нас, одноклассников, и учителей. Сейчас же, в девятом, Агеев стал учиться на «4» и «5», только вот английский оставался его слабым местом.
Свое превращение из слабого ученика в сильного Агеев объяснил мне просто:
– Понял я, хватит дурака валять. Идем к концу. Нужен хороший аттестат.
И для этого он не только стал торчать над учебниками до полуночи, о чем рассказывала его мать, но и освоил всю хитроумную науку шпаргалок и подсказок. Одно другому не мешало. Ни один учитель не заловил его со шпаргалкой, хотя все ребята знали, что он ими пользуется. Он достаточно хорошо отвечал устно, чтобы у кого-нибудь из педагогов зародилось подозрение, что во время письменных работ он частенько списывает.
Миша Агеев развернул и активную общественную деятельность, благодаря чему его выбрали в комсомольское бюро школы. Вот так получилось, что за два года он стал заметной фигурой не только в классе, но и в школе.
Ирка скучно посмотрела на Агеева и Борисова, занятых английским, и спрыгнула с парты.
– Пойдем, Сочин. Сейчас звонок.
– Вот развоображалась! – услышала я шепот за спиной. – А ведь вкуса вот ни капельки нет. Мать ей выбирает все сама, вплоть до заколок. И вообще она – неряха, мать ее сама жаловалась…
Я резко обернулась и увидела, как Колчина показывает Бариновой глазами на Ирку
– Колчина, – сказал я громко, – это тебе твой изумительный вкус подсказывает такие деревенские фасоны платьев, в которых ты, как пугало огородное? Впрочем, я обижаю деревню, ведь даже там знают, что колготки время от времени надо натягивать, а не носить гармошкой, как в детском саду.
Я увидела, что лицо Колчиной стало прямо-таки вишневым, но безжалостно продолжала:
– Может, ты к Сочину неравнодушна, поэтому и злишься на Редькину, наговариваешь на нее, а? Сочин, посмотри на эту высохшую от любви и ревности девицу! Костлява, конечно, но ведь это от глубокой симпатии-с…
Колчина затравленно посмотрела по сторонам, она словно забыла, где выход, и сейчас, растерянная, пыталась его найти, а может, искала поддержку хоть в чьих-то глазах. Но все молчали. Кто-то был шокирован моей выходкой, кто-то обескуражен, но большинство ребят вообще не могли понять, из-за чего разгорелся сыр-бор. Глаза Колчиной метались считанные секунды, наконец, наткнулись на дверь. Она издала какой-то хлюпающий звук, и, дважды споткнувшись о поставленные в проходе между партами сумки, едва не упав, неловко выбежала из класса под пронзительное улюлюканье школьного звонка.
– Ну, маэстро, вот это змея! – восхищенно протянул Антонов.
– Как тебе не стыдно, Борисова?! – гневно обратилась ко мне Вера Еременко и, оббежав всех глазами, сказала: – Нужно классное собрание, – и замолчала: на пороге стояла англичанка – Зоя Ивановна.
– Гуд афтэнун! – сказала та, с любопытством оглядывая возбужденные лица, и добавила: – Я не помешаю? Кстати, был звонок.
Тут покраснела Еременко и пробормотала:
– Ай эм сорри…
Англичанка начала урок с опроса домашнего задания и первым спросила Агеева. Он отбарабанил упражнение без единой ошибки, хотя с ужасным произношением. И все же англичанка было явно довольна. Она покивала, сказала «вэлл», потом «клэвэ бой» и наконец, торжественно провозгласила оценку «файф» – пять.
Агеев уселся с невозмутимым видом, но через некоторое время повернул к Борисову голову, подмигнул и, сжав кулак, поднял большой палец вверх. Значит, это Борисов успел исправить Агеевские ошибки, и пятерку заработал он, а не Миша.
Я поняла, что с сегодняшнего дня Борисов перестал быть в классе чужим. Отныне ему будут покровительствовать Агеев и его друзья. Наш класс, как, вероятно, и другие, делится на группы и группочки, в каждой из которых есть лидер. Обычно каждый новенький попадает в ту или иную компанию. Это определяет его положение в классе, так как есть группы элитарные: с ними считаются ребята, их выделяют учителя, а есть другие, над которыми одноклассники посмеиваются, а учителя, вздыхая, ставят тройки. То, что Борисов попал к друзьям Агеева, сразу поставило его ближе к элите.