Любить птичку-ткачика:
Шрифт:
Мила встала с дивана и решительным шагом отправилась на кухню. Она застала там Цебоева с красивым китайским чайником в руках.
– Владимир Юрьевич, не надо чаю, – хриплым голосом сказала она.
– Почему? – искренне удивился он.
– Давайте перейдем к делу.
– То есть к сделке, – усмехнулся он.
– Можно и так сказать, – согласилась Мила. – Как я понимаю, ложе… у вас там… – Она показала рукой на закрытую дверь.
Цебоев кивнул, так и продолжая сжимать в руках ярко-красный чайник, расписанный синими с золотом драконами.
– Тогда я, пожалуй, пойду… это… разденусь… Или вы предпочитаете сами раздевать женщину?
– Как хотите, – отозвался он, поставил
– Хочу сама, – сказала она, открыла дверь и вошла в комнату.
Она действительно оказалась спальней, поскольку главной мебелью в ней была широкая кровать, неожиданно для Милы застеленная темно-синим бельем. Ей это понравилось, потому что было как-то очень по-мужски.
Окна были задернуты шторами, тоже синими, почти того же тона, что и белье, и пропускали мало света. Комната была погружена в легкий прохладный полумрак. Мила порадовалась, что не увидела ничего нарочито сексуального и эротического. Не было даже зеркала. Мужчины редко в него смотрятся… Хотя… хозяин этой синей спальни, кажется, говорил, что смотрит на себя регулярно… и видит там… Нет, не стоит зацикливаться на неприятном.
Хорошо, что летом не приходится надевать на себя много одежды. Мила сбросила на стул, одиноко стоящий у стены, платье и с осторожностью, будто вступая в холодную воду, забралась под одеяло в чуть скользком шелковистом пододеяльнике. Потом поразмыслила немного и сама сняла белье, поскольку при его отсутствии на теле увертюра будет намного короче. После этих приготовлений она тяжко вздохнула, крикнула, что есть мочи:
– Я готова! – и закрылась с головой одеялом. Ей не хотелось смотреть на того, кто войдет в эту спальню. Она ни на что не будет смотреть. Она сразу закроет глаза и не будет их открывать до самого конца, хоть он что…
Через некоторое время, которое, разумеется, показалось Миле вечностью, скрипнула дверь, что означало: вошел тот, кто сейчас начнет ее насиловать. Она почувствовала, как напряглись все мышца ее тела и непроизвольно сжались кулаки. Мила попробовала их разжать, но они не разжимались, как не разжимались, когда она бывала на приемах у зубного врача или гинеколога. Точно! Вот он, выход! Она будет считать, что находится на приеме у гинеколога: «расставьте ноги… согните их в коленях, пятками обопритесь о стойки… расслабьтесь… вам не будет больно…»
Все правильно… Перед гинекологами дамы не лежат под одеялами. И ее «гинеколог» откинул одеяло. Мила почувствовала, что тут же вся покрылась мурашками то ли от холода, то ли от стыда, а может, и от страха. Собственно, чего бояться? Или она не женщина? «Больно вам не будет…» Конечно же, ей не будет больно. С чего бы? Она не юная пташка, у которой все впервые…
Мила резко дернулась, когда почувствовала на своей шее легкий поцелуй. Не липкий и слюнявый, которого она ожидала, а чуть шершавый и прохладный, как касание шелкового постельного белья. Потом еще один. Поцелуи слетали на кожу ее шеи и груди. Цебоев не касался Милы руками, и это было неожиданно приятно. Только прикосновение губ, сухое, нежное, не жалящее, а благоговейное. Так бы целовать прекрасную мраморную статую. И она лежала замершей статуей, а поцелуи продолжали слетаться на ее тело, будто бабочки. Им, этим бабочкам, не сиделось на месте, и они перелетали с шеи на грудь, с груди на живот. Одна, самая крупная, слегка царапнула своими цепкими лапками сосок, и Мила подалась вслед за ней. Не улетай, бабочка… И она не улетела. Она перелетела на другой, а потом ниже… ниже… еще ниже… «Больно вам не будет…» Еще бы! Разве бабочки могут сделать больно? Впрочем, это уже не бабочки… По ее телу скользят побеги
Мила и сама не поняла, когда ее руки успели сомкнуться на спине мужчины, когда она подставила ему свои воспалившиеся губы. Она вся перелилась в поцелуй. Её, как оказалось, доселе дремавшая чувственность, накатила горячей волной, которая сметает все страхи, условности, недоговоренности. Мила с неохотой оторвала свои губы от мужских, потому что ей уже хотелось большего. Ей нужен был весь он. Они должны были стать с ним одним существом, и стали им…
А потом опять поцелуи, как бабочки, а после:
– Я люблю тебя, Людочка…
Он не знал, что она никогда не была Людочкой. Она всегда была Милой, Милочкой…
– Я влюбился в тебя, как только увидел… Даже если больше никогда ничего… ты уже была со мной… Я буду помнить это всегда…
– Лучше не говори ничего, – прошептала Мила и наконец открыла глаза.
Сейчас наваждение спадет. Она увидит перед собой розового поросенка. Эта сказочка, пожалуй, будет покруче «Красавицы и чудовища». Невзрачная Птичка-Ткачик (кажется, так назвал ее Олег) и Розовый Веселый Поросенок. Никакому сказочнику не приснится и в самом страшном сне. Мила повернула голову к Цебоеву. Перед ней лежал плотный сильный мужчина, ничем не напоминающий поросенка. Мила резко выдохнула и, чуть приподнявшись на локте, вгляделась в лицо Владимира. Оно казалось несчастным.
– В чем дело, Шерлок Холмс? – спросила она, понимая, что не сможет вот так запросто прямо сейчас назвать его Володей или… Вовой… Интересно, как его зовут друзья?
– Может быть, все-таки выпьешь чаю? – вместо ответа спросил он. – Мне хочется… напоследок напоить тебя тем чаем, которым собирался.
– Напоследок?
– Ну да. Ты выполнила свою часть нашей сделки, теперь дело за мной. А я, как ты догадываешься, могу заниматься своей частью только… вне постели…
– А деньги? Сколько ты возьмешь с меня денег? – спросила Мила, с трудом говоря ему «ты».
– Денег? – удивился Цебоев.
– Да. Сегодня я сделала только… предоплату.
– Ах да… – усмехнулся он и поцеловал ее руку. – Считай, что заплатила мне сполна.
Он отвернулся от Милы, набросил на плечи черный махровый халат, в котором, видимо, пришел в спальню, и отправился на кухню. Она, закутавшись в синий шелк, размышляла. Да-а-а… с ней произошло непостижимое… Этот странный человек сумел сделать так, что в ее организме открылись потайные клапаны, из которых, будто горячий пар, прорвалась обжигающая чувственность. Мила не была так раскрепощена даже с Олегом, которого любила. Она всегда немножко стеснялась Романца. Может быть, потому, что не считала себя ему ровней. Он был известный, блистательный, красивый, а она… так… скромная Птичка-Ткачик…
С Владимиром Юрьевичем она не стеснялась. Сделка – так сделка. Она ему – свое тело, он ей – ее ткань. Она сначала презирала его и злилась, а потом вся отдалась тому, что между ними происходило. И… черт возьми… это было неплохо… нет… не так… это было хорошо…
Дверь в спальню открылась. Владимир Юрьевич вошел с небольшим подносом, на котором исходила душистым паром пиала с золотыми драконами. Рядом стояла плоская тарелочка с кусочками сотового меда, в который была воткнута изящная ложечка с витой ручкой.