Любить - значит жить
Шрифт:
Но эта ночь рассеяла последние надежды, что Билл когда-либо сможет понять ее, или любую другую женщину, способную глубоко и тонко чувствовать. В постели он оказался грубым и не способным на нежность. Ее слезы вызвали у молодого человека только раздражение.
В конце концов он сказал:
— Я не понимаю… Можно подумать, что ты совсем не любишь меня.
Гейл уже не могла ничего чувствовать, все эмоции в ней умерли. Сейчас ей хотелось только одного — спать, спать, спать и больше не думать, не сомневаться, не мучиться.
Она с трудом прошептала:
— Завтра все будет в порядке. Прости меня, пожалуйста.
Ему нравилось, когда люди у него просили прощения. Билл принял ее извинения и сказал:
— Не волнуйся, Гейл. Все действительно будет в порядке. Тебе очень повезло, что у тебя такой муж, как я. Я все понимаю, дорогая.
А затем он очень удивился, когда в ответ на его слова девушка истерически рассмеялась.
После того как Билл заснул, Гейл молча лежала рядом, смотрела, как тусклый утренний свет наполнял комнату, и чувствовала нечто вроде отчаяния. Полный провал в самом начале. Она так хотела отдать свое сердце и душу Биллу, но все время натыкалась на его высокомерие, грубость. Он словно возвел какой-то незримый барьер между ними. Но на ее пальце было кольцо, и она уже дала клятву перед Богом, поэтому ей следует как-то справиться с этой ситуацией. Она так же виновата в этой размолвке, как и Билл.
Но она не могла забыть, как однажды вот так же встречала рассвет с другим… С Яном. Он был ее первой любовью и первым мужчиной. Ян все понимал и умел чувствовать. Он показал ей, как мужчина может любить женщину. Они были почти идеальными любовниками. И их страсть была обоюдной.
Сейчас Гейл даже не пыталась прогнать свои воспоминания. Она позволила памяти полностью завладеть собой. Это Билл был вычеркнут из ее жизни, Билл и эта комната. А Ян и прошлое снова ожили.
Глава 3
Прошлой ночью, накануне свадьбы, Гейл безжалостно разорвала свой старый дневник и сожгла его, не позволив себе даже поплакать или пожалеть о содеянном. Она твердо решила стать счастливой рядом с Биллом.
Но сейчас в ее памяти оживало каждое слово, словно Гейл видела страницы из своей старой тетради прямо перед глазами. И эти воспоминания унесли ее прочь из этой комнаты, из этой страны.
В Париж. В ту весну. Тогда она приехала в Париж из Лозанны, где изучала французский.
«Когда Симона предложила мне пожить немного у нее в Париже, я подумала, что это прекрасная возможность посмотреть город и лучше узнать жизнь. Кроме того, меня увлекала перспектива сменить мою старую одежду на модные французские наряды, новые шляпки и туфли на высоких каблуках. Брат Симоны Андре сказал, что у меня до странного маленькая ступня. Он всегда шутил, да и вообще был отличным другом».
Так дневник начинался. Потом появилась следующая запись:
«Вчера я познакомилась с Яном Далмиером. Трудно описать то, что я почувствовала, увидев его впервые. Он был чуть высок и удивительно красив. Его потрясающие темные глаза всегда казались немного грустными. Но стоило Яну засмеяться, как его лицо начинало прямо-таки светиться счастьем и озорством. Его голос обладал каким-то особенным бархатистым тембром. Как только мы познакомились, он наклонился ко мне и спросил: «Ты ведь уже не маленькая девочка?»
Улыбнувшись, он взял меня за руку. В это мгновение меня словно стукнуло током, никогда я не испытывала ничего похожего.
Он учился в Кембридже вместе с Андре. А теперь он стал солдатом и ждал приказа, чтобы отправиться в Индию. Трудно представить себе Яна в таком качестве, так как по натуре он был поэтом и артистом. Но так как он всегда и во всем стремился к совершенству, то нетрудно представить, что и солдат выйдет из него очень даже хороший.
Когда прошлой ночью я ложилась спать, ко мне пришла Симона и с заговорщическим видом сообщила, что Ян признался Андре, что влюбился в меня. Он сказал, что у меня глаза как у колдуньи, а волосы цвета спелого каштана. Я не поверила в это. Но мне так хотелось поверить.
Мне слишком сильно понравился этот парень».
Затем в дневнике шли подробные записи о нескольких днях, проведенных вместе с Яном, Симоной и Андре. Описания вечеринок, походов в танцевальные залы, в оперу. Дружеские обеды, походы по магазинам, пикники в Версале и поездки в Фонтенбло. Каждая строчка дневника дышала безудержной веселостью, беззаботностью и счастьем.
Затем шла следующая страница:
«Я люблю Яна. Я точно знаю, что это так. Возможно, многие люди скажут, что все дело просто в молодости, неопытности и в весеннем воздухе. Но я точно знаю, что это не так. Я чувствую дрожь в теле, когда в комнату входит Ян. Когда же он из нее выходит, мне сразу становится холодно. Иногда я вздрагиваю, когда слышу его чуть хрипловатый голос или вижу его задумчивые кельтские глаза, устремленные на меня.
Я подпала под его очарование, и мне совсем не хочется избавляться от этого состояния. Я люблю его. Очень надеюсь, что и он любит меня. Теперь, когда я чувствую запах французского кофе или аромат жареных каштанов, моя память сразу же уносит меня в те времена, когда я была счастлива с Яном.
Может ли быть девушка более счастлива, чем я? Теперь я точно знаю, что меня любят так же сильно, как и я люблю сама.
Ян повел меня на оперу. Это оказалась «Мадам Баттерфляй». Нам она нравилась обоим. Однажды я уже слушала ее в Лозанне и, помнится, расплакалась в том месте, где бедняжку Баттерфляй покинул ее возлюбленный. Но прошлой ночью мне не хотелось плакать. Ян взял мою руку в свою и крепко сжал ее, я сидела рядом, почти не шевелясь и едва дыша.
Во время антрактов мы почти не замечали того, что происходит вокруг. Мы просто тонули в глазах друг друга. Теперь Ян уже знал, что я собой представляю, знал, как я живу. Знал все о моей семье в Кингстоне. А я имела представление о его семье и его устремлениях. Семья Яна, как оказалось, придерживалась весьма строгих правил, следовала шотландским традициям и соблюдала массу всевозможных условностей. Его родители не были богаты, но они жертвовали всем, чем могли, ради сына. Я так много всего узнала о Шотландии и Эдинбурге, городе, где он родился и вырос, что мне стало казаться, будто я уже и сама побывала там. И я полюбила эти места, потому что там был его дом.
Когда занавес опустился, я вдруг почувствовала какую-то невероятную близость с Яном, нет, не только физическую, но и духовную.
Мы вышли вместе в бархатистую темноту, ярко раскрашенную разноцветными огнями Парижа. Ян поймал такси и попросил водителя просто… ехать и ехать.
Потом он поцеловал меня. Я даже не могу, не могу объяснить, какие чувства я испытала. Какое-то ослепление, восторг, потрясение.
В его объятиях я четко поняла одно — больше я уже никогда не смогу оставаться той же самой Гейл Патнер, которой была всегда. Я уже не принадлежала себе, я принадлежала только ему.