Любитель истории
Шрифт:
От корма исходил крайне неприятный запах, и Желудина замутило. Чего они такого гадкого туда подмешивают? Задумался он. Хорошо бы, конечно, пивка, но… нельзя. Будет разить. Хотя и так, и так будет разить. Желудин почистил зубы, умылся и немножко приободрился. Сколько же, интересно, сейчас времени? А ведь непременно надо сегодня в «Пристанище». А может, ну его на хер! Скажу, заболел! Или… соседи затопили!.. Нет, нельзя… Получится, третий раз подряд… «И сколько же этой муры приходится читать! – подумал недобро про обилие рукописей. – А мне ведь завтра пятьдесят! И все читаю, читаю… А завтра пятьдесят!.. – Желудину было сорок семь, но он любил так думать, особенно с похмелья. – Может, я все-таки идиот?» – стал подозревать он. А главное, что ничегошеньки не сделано. Ну просто ни-че-го! Что ни говори, а приятное это дело, все же послюнтяйствовать… приятное. Усмехнулся. Одна надежда – на завтра. Это вечное чеховское завтра. Эх, воля вольная, подневольная! Прошел на кухню. При мыслях о завтраке ему сделалось нехорошо. Выпил крепкого горячего чаю. Был уже час дня.
Желудин был человеком пьющим. Но с резьбы соскакивал редко. С этой своей привычкой он не боролся, считая водку наряду с дурными дорогами понятиями сакрального свойства. Дороги отражали необъятные родные просторы, а водка помогала коротать время в пути. Писать Желудин начал еще учась в Энергетическом. Тогда же и опубликовал свои первые юмористические рассказики в институтской многотиражке.
На улице светило солнце, он улыбнулся и стал важно махать рукой. Подрулил левак, и он поехал в редакцию. Его почему-то не хотела пускать тетка-вахтерша, и он молча таращился на нее, наслаждаясь тем, что он все-таки такого хорошего роста и сложения. Пока гардеробщица не крикнула:
– Зин! Ты что?! Це ж свой! Желудина не признала?! – и, как бы извиняясь за свою товарку, пояснила: – Она у нас всего неделю! Новенькая… – и уже тише добавила, обращаясь вахтерше: – Он такой душка! Ты не представляешь!
– А-а, – отозвался Желудин, проходя мимо. – Это хорошо, что новенькая.
Получился какой-то пошловатый намек. Он прошел по длинному коридору к двери с тремя табличка: «Бабасов. Желудин. Попсун». А чуть ниже: «Прием авторов по понедельникам. 13.00 – 17.00». Поздоровался. Уселся за свой стол. Разве можно работать в такой тесноте? Прямо издевательство какое-то! Вдобавок еще Бабасов дышит прямо в лицо! Опять небось ел на завтрак овсянку. Англоман хренов! Хочет сто лет прожить, не меньше!
– В чайнике вода. Холодная, – произнес Бабасов, не отрываясь от бумаг.
«Проницательный чуткий Бабасов…» – Желудин достал стопку рукописей с семинара молодых и стал читать. В том, что молодежь заставляли приносить свои шедевры, как теперь принято говорить, на бумажных носителях, был свой резон. Во-первых, это дисциплинировало. Каждый сверчок, как ни крути, должен знать свой шесток. А во-вторых, избавляло от чтения с монитора, что было весьма утомительно… Все, все хотят печататься. А зачем? Одни амбиции и больше ничего!
– Что нас ждет? – прервав чтение, мрачно вопросил он. Коллеги подняли головы. Выдержав паузу, Желудин продолжил: – Старость, одиночество, болезни и смерть!
– Запугивает, не иначе, – засмеялся в ответ Бабасов.
– Ну, начал каркать! – отозвался Попсун и пропел: – Черный ворон, я не твой! Посмотри, какие женщины вокруг! Погода – чудо! А ты?!
– Хорошо! С критикой согласен! – отреагировал Желудин. – Красивые женщины, чудесная погода, потом старость, одиночество, болезни и смерть!
– Что остается простым людям? – спросил у товарищей Бабасов и после небольшой паузы добавил: – Уколоться и забыться!
В дверях появилась фигура, вокруг шеи многократно намотанный красный шелковый шарф, темные длинные волосы. Мягко приблизилась к столу Желудина:
– Вы Желудин Вадим Георгиевич?
Тот, не глядя, кивнул головой.
– Вот, знаете ли, принес пару инсталляций. Не могли бы взглянуть?
– Инсталляций? – с трудом сдерживая раздражение, переспросил Желудин. – Сейчас? – «Ну почему, спрашивается, так охота пачкать бумагу? Прямо настоящее всенародное бедствие… Какая-то неотвратимость. Как… муссон… или пассат». Оба слова были хороши. – Ладно, оставляйте, – разрешил милостиво.
– А вы не могли бы прямо сейчас? Если, конечно, располагаете временем. И вас не затруднит? То очень бы обязали. Очень! Да тут, господи, всего ничего. Так пара, тройка страничичек. Это много времени не займет, – притворяясь ягненком, залепетал Гуго.
– Давайте, – вяло махнул рукой, сдаваясь Желудин. «И чего это он юлит? Прямо, противно…»
Желудин прочел имя автора на первой странице и чуть не поперхнулся.
– Интересный псевдоним… – протянул он. – Гуго В.
– Да нет! Это не псевдоним. Гуго – имя, а В. – это Великолепный, прозвище! – снисходительно объяснил автор. – Помните, Лоренцо Медичи 4 , внук Козимо, по прозвищу Великолепный? Или Сулейман 5 ? Тоже ведь получил прозвище Великолепный!
4
Глава Флорентийской республики в эпоху Возрождения, покровитель наук и искусств, поэт.
5
Султан Османской империи, правивший в XV1 веке.
– Прозвище? Сулейман? – переспросил Желудин и, прищурившись, внимательно оглядел посетителя, пытаясь понять, шутит он или же не в себе. – Впрочем, неважно! – решил Желудин закрыть эту тему. От парня зверски разило. И Желудина затошнило. – Минуточку подождите! Я сейчас! – сказал он, отложил листочки и решил, уже было, поспешать в туалет, но также неожиданно отлегло, и он остался на месте.
В дверь заглянула женщина. Лицо ее показалась Желудину знакомым.
– Вы ко мне? – ласково поинтересовался он.
– Нет, это со мной! – нетерпеливо произнес Гуго.
Первый опус назывался «Торт». Прочтя название, Желудин поморщился от отвращения: «Час от часу не легче!» Но пересилил себя и стал быстро листать странички.
«Даже не читает, змей! Хоть бы вид сделал, сукин кот!» – усмехнулся Гуго и вслух произнес:
– Надо определиться, все же змей или сукин кот?
– Что? – Желудин поднял голову и вопросительно взглянул на автора.
– Это я так, мысли вслух. Не могу сделать выбор. Извините, что отвлек!
– Про еду, к сожалению, сейчас ничего не берем! Нельзя раздражать народ, – пояснил Желудин. – И потом, как прикажете понимать – «Он плюнул на рельсы, по которым через минуту должен был пройти поезд». Аллегория?
– Просто плюнул. Железнодорожник. Любит плевать на рельсы. Дурная привычка. Какое у него воспитание? Отца не помнит. Тот сразу смотался, еще до рождения. А может, мамаша и сама толком не знала, от кого, так сказать, понесла. Ведь дело-то было по пьяной лавочке. Короче говоря, винить некого. В школе учился с трудом, еле-еле до девятого класса дотянули. Потом ПТУ. Тоже с трудом. Может быть, и аллегория. А возможно, что плюнул от досады, что так непутево все складывается.