Люблю, целую, жму лапу!
Шрифт:
Забыв попрощаться с соседкой, Рюрик рванул наверх, в квартиру. Ключ в замочную скважину никак не лез, руки ходили ходуном.
– Дайте я, – откуда-то взявшаяся блондинка попыталась забрать ключи, которые тут же брякнулись на пол.
Тарасов даже ругаться на неё не стал. Лишь молча подобрал ключи, открыл всё-таки дверь и ворвался внутрь.
– Ой, что это? – взвизгнула соседка. Навстречу вошедшим двигался абажур. Он медленно полз по полу, подвывая голосом Сваха.
– Спятить можно, – ахнул Тарасов, освободив собачёныша из плена. Щенок тут же перестал верещать и начал воодушевлённо облизывать
Блондинка сопела рядом.
– Нате, – Рюрик оторвался наконец от животного и сунул его прямо в руки растерянной барышне.
Ничего страшного, кроме разодранного полотенца, почти доеденного тапка и уроненного светильника, Тарасов не обнаружил. Надо полагать, что Свах в попытках погрызть упавший абажур умудрился надеть его на себя, испугался и истерил исключительно по этому поводу. Никакую беду он не чувствовал.
Рюрик с возрастом становился слишком мнительным. Когда жизнь не заполнена личными переживаниями, поневоле начинаешь навязчиво заботиться об окружающих и переживать за них.
Он повеселел и даже решил напоить соседку чаем. Надо же было когда-то начинать налаживать отношения, всё же в одном подъезде живут! Но тут у него зазвонил мобильный. На экране высветилось «Танюха».
Забыв и про Сваха, и про девицу, Рюрик схватил телефон и проорал:
– Ты где была? Почему на звонки не отвечала?
– А чего ты сразу вопишь, как гиббон? – обиделась Таня. – Я телефон включила, увидела, что от тебя семнадцать непринятых вызовов, и сразу бросилась звонить. И вообще, может быть, я в больницу попала, может быть, мне помощь нужна, а ты верещишь, словно я у тебя последний сухарь съела.
– Ханина, а ты разве в больнице? – с сомнением и тревогой одновременно поинтересовался Рюрик.
– Нет. Но ведь могла же. Так что ты сначала разберись, а потом ругайся, – миролюбиво посоветовала Татьяна.
Проглотив несколько эпитетов, которые так и рвались наружу, Тарасов елейным голоском уточнил:
– Ну и где ты шлялась?
– Порадуйся за меня, Юрик, я нашла мужчину своей мечты, – торжественно объявила Ханина.
– Ты с ним спала? – ахнул Рюрик.
– Слушай, ты чего вообще? – в голосе Татьяны вновь появилась строгость. – Как мама прям! Бестактно задавать девушке такие вопросы!
– Танька, это про возраст бестактно, а тут очень даже серьёзный вопрос. Хотя чего я спрашиваю-то. Аж телефон отключила. Я, между прочим, чуть с ума не сошёл, переживал, а ты там просто кувыркалась с бойфрендом, – проворчал Рюрик. – А я уж думал, что что-то страшное случилось…
Тут он сфокусировал взгляд на соседке. Она таращилась на Рюрика, открыв рот и не моргая.
– Юрик, ты радоваться за меня будешь? – спросила Татьяна.
– А ты мне его покажешь? – вопросом на вопрос ответил Рюрик.
– Не-а, – рассмеялась Татьяна. – Я на сей раз обойдусь без твоей интуиции, у меня своя есть.
– Но я же должен оценить, в чьи руки тебя отдаю! – хмыкнул Рюрик. Вероятно, там и в самом деле всё было очень серьёзно. Даже завидно чуть-чуть. Если уж кавалер не требует одобрения на смотринах, то это что-то да значит. – Ладно, поздравляю. Рад за тебя. И рад, что ты жива.
– Не дождёшься, – фыркнула Татьяна. – Целую, Юрик! Подробности потом.
И она отсоединилась.
– Высокие отношения, – оторопело
– Нет у меня девушки, – грустно и жалобно поведал ей Тарасов. И разве что не всхлипнул. После чего хмыкнул и весело дополнил свой трагический монолог: – Я свободен, как сопля в полёте. Все вокруг как-то устраиваются, а я, видите, собачку себе завёл от одиночества. Но вообще без него жить было проще. По крайней мере, не приходилось так часто покупать тапки.
– Так вы тапки-то прячьте, – посоветовала сердобольная барышня. – Ставьте повыше, чтобы он не достал.
– Он тогда будет карабкаться за ними, как альпинист на Джомолунгму, и убьётся на фиг. С тумбы он уже падал. Уж лучше без тапок, чем опять это чудо лечить. Чай будете?
– Буду.
– Только у меня ничего нет, кроме солёной соломки, – на всякий случай дал гостье шанс выкрутиться хлебосольный хозяин.
– Я очень люблю солёную соломку, – не стала привередничать соседка.
Уму непостижимо, но они умудрились поговорить обо всём на свете, так и не выяснив, как друг друга зовут. Вернее, это Рюрик был не в курсе, а соседка именовала его Михаилом. А Сваха – Рюшечкой. Иногда Тарасову становилось жутко смешно от её ласковых «Рюшечка, хочешь ещё соломку?» Но поправлять девушку он отчего-то постеснялся. Его имя сто лет никто не произносил так ласково. Мама не считается. Мама – это мама.
Мадемуазель Ханина с трудом выныривала из своего бурного романа, пытаясь вернуться в реальность и чуть-чуть поработать. Максим не настаивал на том, чтобы она сию секунду садилась у семейного очага, понимая, что ему же будет хуже. Лишь однажды он на всякий случай проинформировал любимую, что его женщина может не работать. В этом нет необходимости.
– Твоя женщина – это я? – уточнила Татьяна.
– Других нет. И не будет, – подумав, кивнул Жаров. Всё, что он говорил, звучало веско и обдуманно. А ещё он привык брать всё, что считал нужным. Независимо от мнения окружающих. Жаров был упёртым, как осёл, и жёстким, как бетонный блок. Этакий плохиш с бездной обаяния, прущий по жизни уверенным в себе танком. Про Татьяну он тоже наивно думал, что она завоёвана с наскока.
Ханина была женщиной умной и разочаровывать любимого не стала. Если б она не захотела, ничего бы не было. И поехала она с ним в тот первый раз только потому, что сама так решила. Но пусть Макс тешит себя мыслью, что он в тандеме главный.
Самое удивительное, что Жаров с её мнением считался. Наверное, любовь даже с такими самоуверенными плохишами творит чудеса. Нельзя сказать, что Максим Александрович Жаров стал шёлковым и послушным. Вовсе нет. А если бы и стал, то очень сильно разочаровал бы Таню. Она любила его таким, какой есть – нахальным, напористым, жёстким. Женщин он в принципе не любил в том смысле, что от них одни проблемы и скандалы. А ещё он их совершенно не понимал. Все эти подтексты, намёки, надутые губки – ну их в болото, эти капризы. Нервная система дороже. Таня была единственной, с кем оказалось легко. Даже ругаться с ней было здорово, потому что он всегда в конце побеждал. В любом споре. Она отчасти была такой же, как сам Максим, под неё не надо было подстраиваться, сюсюкать, можно было просто жить и быть собой.