Люблю, убью, умру...
Шрифт:
Все, о чем мечтал. Андрей, действительно сбылось — он женился на Тане и стал священником, окончив Троице-Сергиеву духовную академию. У них родилось двое детей, две девочки. Был еще сын, правда, умерший во младенчестве, но супруги смиренно пережили его смерть… словом, все было хорошо и в высшей степени достойно…
«Слава богу, — подумала Дуся, откладывая письмо. — А я уж было подумала…»
В самом деле, она очень испугалась, когда из конверта выпал листок знакомой красной бумаги. У нее
Но, пробежав глазами первые строчки, она успокоилась, а дочитав письмо до конца, даже повеселела.
— От кого письмо? — крикнул из соседней комнаты ее муж. — Учти, я страшно ревнивый, я его убить могу…
— Ну тебя, Ваня… — засмеялась она. — Я знаю, ты и мухи не обидишь. Все слова, слова, слова… А письмо от Андрея.
— От кого? — с ужасом воскликнул Иван Самсонович, вбегая в комнату. — Что, опять?!
Он столько эмоций вложил в это «опять», что даже вздрогнули, звякнули хрустальные подвески на люстре.
— Все в порядке! — Дуся обняла его, поцеловала в колючую щеку — когда муж рисовал, он забывал обо всем. — Ой, ты меня краской испачкал… Опять ты меня испачкал!
Иван Самсонович выхватил у нее из рук красный листок, быстро пробежал по строчкам глазами… Недовольная морщинка между бровями его разгладилась.
— Господи, какой дурак! — с облегчением и вместе с тем недовольно пробормотал он, отбрасывая листок подальше от себя. — Если б этому сумасшедшему можно было действительно верить…
Но почему нет? — пожала плечами Дуся и, подняв листок с пола, аккуратно положила его в ящик письменного стола. — Я ему верю. С прошлым покончено. Но почему ты называешь его дураком? Это… как-то недостойно.
— А кто он есть? Он и есть дурак, сколько крови всем попортил. Он из тех людей, которые любят, чтобы с ними вечно носились, нянчились. И эта красная бумага! Дурной тон, пошлость, напыщенность… не понимаю, как ты его терпела?
— Он хороший, Ваня, очень хороший. Если б не его мучительная любовь, мое с ним детство можно было бы назвать счастливым…
— А я? — топом обиженного ребенка произнес Карасев. — Со мной тебе плохо?
— Господи, Ванечка… Да ты самый лучший на свете человек, я, может, и Андрею потому отказала, что все время думала о тебе!
— Подхалимка ты, Дусъка! — весело сказал Иван Самсонович. — Ты о сцене все время думала.
— Это — другое.
— А кто мне давеча сказал, что по-настоящему живет только на сцене, что все прочие житейские дела являются скучными
— Ваня, Ваня, ты все путаешь… Я это совсем в другом смысле тогда сказала! — улыбнулась она.
Иван Самсонович тоже любил, когда с ним нянчились, несмотря на довольно значительную разницу в годах со своей женой.
А Дуся действительно не могла жить без театра, хотя искренне и нежно обожала своего мужа. Она уже играла на сцене первые роли, и с большим успехом. В театр недавно пришел новый режиссер со своей новой системой, и было чрезвычайно увлекательно эту систему постигать. Некоторые актеры старого поколения считали идею режиссера глупостью, новомодной забавой, но только не Дуся.
Она любила свой театр до исступления, все вызывало в ней трепет и восторг, начиная от рисунка на занавесе до блестящих ручек на дверях.
Она была легкой, веселой, трудолюбивой и с течением времени все больше осознавала то, что никогда не была бы счастлива с Андреем. Он бы страдал от того, что она принадлежит всем, а она бы мучилась, зная, что причиняет ему страдания. С Иваном Самсоновичем было проще — он не стремился к абсолютной власти над ее душой, хотя и ревновал немного к сцене и поклонникам. Пожалуй, Карасеву даже нравилось, что у него такая яркая жена.
Первое время он только и делал, что рисовал ее. Самым известным и скандальным был тот портрет, где она была изображена обнаженной, лежащей на снегу. «И самым любимым», — говорил Кара-сев, потому что именно с него начался их с Дусей роман. «Как я согласилась на это — не понимаю!» — смеялась она.
После того, как Карасев нарисовал юную Дусю Померанцеву на цветущем лугу, он вдруг увидел в ней женщину, чья внешность обещала быть погубителъной для мужчин. И с тех пор мечтал написать ее обнаженной.
Он исподволь пытался завоевать сердце Дуси, хотел быть первым. Сколько было речей, сколько красивых жестов… Он приглашал ее в мастерскую, показывал свои работы — она смотрела с любопытством, и каждый раз Карасеву казалось, что он накануне победы… Она играла с ним, как кошка с мышкой, инстинктивно, с удовольствием — потому что так играть со своим женихом она не могла.
О том, что у нее есть жених, Карасев узнал незадолго до окончания Дусей гимназии. После того, как сам предложил себя в качестве жениха.
— Ах, оставьте! — засмеялась тогда Дуся. — Вы — и жених? Папа говорил, что такие люди, как вы, Иван Самсонович, совершенно не приспособлены для брачных уз. Художник должен быть свободным!
— Художник никому ничего не должен. Вот вы все смеетесь, любезная Евдокия Кирилловна, а ведь я серьезно… Не боитесь, что разобьете мне сердце?
При этих словах Дуся побледнела — она вспомнила об Андрее, он тоже так часто говорил. И вдруг призналась, что помолвлена с ним.