Люблю
Шрифт:
Но в памяти отложился почему-то именно милый и трогательный эпизод, который неожиданно для меня запомнился…
Как-то раз мы со Славой зашли в магазин возле студии, и он рассматривал на витрине что-то совершенно несущественное, с моей точки зрения, как еда. Кажется, даже хлеб. А я сказала: «Возьми себе пельмени. Они же сытные и вкусные. Возьми. Ты же мужчина, тебе надо что-то серьезное». И Слава, помню, был тронут этой моей элементарной заботой: он, видимо, привык сам все по-мужски, по-лидерски тянуть, полагаться всегда и во всем на самого себя и сам помогать всем.
Кстати,
В общем, несмотря на все эти перипетии в личной жизни, в творчестве, постепенно все пришло к тому, что Новосибирск нам со Славой стал тесен. К тому времени мы полностью перекроили «Электроверсию», выпустили новый альбом, где уже пела я, и приняли участие в популярнейшем телешоу на Первом канале – «50/50». Выступили мы очень ярко, понравились продюсерам шоу, и они пригласили меня в Канны на съемки очередной программы, которые были запланированы на международной музыкальной ярмарке – Midem. Это были знаки нам. Мы со Славой понимали, что должны двигаться дальше. Люди хотели слушать наши песни, а мы уже тоже хотели большего. Мы хотели развиваться, двигаться дальше и поэтому решили переехать в Москву. Не навсегда, не сжигая за собой все мосты: пока лишь осмотреться, зацепиться, понять, что и как. Временно, так сказать. Но все же помнят поговорку: «Ничто так не постоянно, как временное»… Какой раз уже удивляюсь бесконечной мудрости народных пословиц.
Мы уехали.
Взяли с собой триста долларов (не 300 тысяч, а просто 300) – по тем временам и сибирским меркам это были большие деньги, как нам казалось, – и уехали.
Глава седьмая. Мне страшно, и я хочу домой
Москва встретила нас поначалу, как встречает всех приезжих: ярко, шумно, весело. Толпы людей – на площадях, перекрестках, улицах, в метро. Ослепительные огни ночного города, пьяный угар клубов – и обещания, обещания, обещания новой, лучшей жизни…
Нас со Славой было трудно купить на эту сверкающую фальшивку – мы знали цену этой парадной стороне городской жизни, понимали алгоритм работы шоу-бизнеса и никогда не путали туризм с эмиграцией.
Да, нам повезло: в Москве нас быстро стали брать в клубы, в ту же знаменитую «Метелицу», мы стали получать какие-то деньги – пусть и небольшие, но деньги… Но у этого везения была и обратная сторона.
Сторона, которая называлась «жизнь в Москве».
Одна из первых квартир, которую мы сняли после приезда, находилась на Домодедовской – рядом с домодедовским рынком. Днем шум, гам, какая-то движуха, постоянные челночники, торговцы фруктами, мутные личности, толпы покупателей, словно суетливые муравьи, снующие туда-сюда. А ночью район менялся, как оборотень: становился хищным, опасным, жестоким.
В комнате ночами было жарко и душно, мы спали с открытыми окнами, и нередко со двора доносились истошные вопли: «Сере-е-ега! Не ре-е-ежь её!» Кто такой этот Серега, кого не надо было резать, и возымел ли действие вопль, мы не знали. Как мы поняли, соседи были привычными к такому, поэтому милицию никто не вызывал. Лишь иногда, когда невидимые нам буяны совсем бушевали, кто-то орал с балкона смачным басом, грозя им жуткими карами. Буяны успокаивались – но ненадолго. Через полчаса-час все начиналось сначала… Шел 1993 год.
Тот ли Серега оказался в лифте, когда мои мальчишки-танцоры «Электроверсии» приехали к нам, или кто другой, мы так и не узнали.
Да, мы вытащили своих танцоров из Новосибирска – своих ребят, на которых мы могли положиться, которых знали как облупленных, с которыми могли – и хотели – работать.
Они до этого никогда не были в Москве – не были по-серьезному, с перспективой и жить, и работать – а не как праздные туристы, снимающие со столицы лишь сливки.
Они позвонили нам с вокзала, мы объяснили им, как проехать, ничего сложного, станция метро рядом, рынок как ориентир, не заметить невозможно, а там уж дом найти – пара минут.
Тогда еще не было сотовых, поэтому мы лишь примерно прикинули время, которое им понадобится на дорогу, даже с учетом, если они немного заблудятся, – и стали ждать.
Время мы прикинули правильно – ошиблись лишь минут на пять.
В дверь позвонили. Мы еще удивились – звонок был нервный, резкий, настойчивый и в то же время тревожный. Словно тот, кто стоял на площадке, очень-очень хотел, чтобы его пустили.
В глазок были видны лишь мутные тени.
– Кто там?
– Ира, Слава, мы это! Скорее открывайте!
Мы открыли.
Первым в квартиру ввалился Дима, прижимая руку к боку. По футболке текла густая алая кровь…
Мне тут же стало плохо, к горлу подкатился густой, липкий комок тошноты, я зажала рот ладонью. Слава увидел, как я побледнела, бросился ко мне, но я махнула рукой: займись Димой!
Все обошлось. Рана оказалась неглубокой, жизненно важные органы не задеты – правда, желание мальчишек жить в Москве это происшествие отбило напрочь.
Нападавшего так и не нашли. Лишь выяснилось, что это была популярная забава у пацанов: караулить у лифта, дожидаться, когда туда кто-то сядет, заскакивать, тыкать человека ножом, куда попадешь, и убегать.
Долго еще после этого случая мы со Славой поднимались и спускались исключительно по лестнице – Москва внезапно повернулась к нам таким зверским оскалом, что мы никак не могли в это поверить…
Шумный беспокойный рынок практически за окном нас несколько смущал, но в то же время и порож дал любопытство. Там можно было по дешевке – а для нас это было очень важно! – прикупить что-то из еды и даже из вещей, так, на первое время.
Однажды нам самим даже довелось постоять там за импровизированным прилавком.
Триста долларов закончились почти моментально, и в Москве мы поначалу жили, буквально едва сводя концы с концами. И вдруг у нас появился московский приятель – неплохой парень, который работал на складе Levi’s. Как понимаете, сам он был полностью упакован в «джинсу» и помогал с одежкой всем приятелям. Но коммерческая жилка была в нем развита чуть больше, чем просто «беру и продаю».
Мы несколько раз гуляли с ним по округе – и каждый раз при виде рынка он замолкал и задумывался, словно просчитывая что-то в голове. И однажды он предложил: