Любовь бродяги
Шрифт:
— А где инструктор? — вдруг совсем некстати спросила она.
— Мистер Крейн отпросился сегодня к дочери, — удивленно ответил он, гадая, уж не дурачит ли она его.
— Ах да, — вспомнила Пенелопа, — у нее же сегодня соревнования. Ведь она гимнастка, одна из лучших учениц Тесс.
О'Киф ничего не понимал, но все же порадовался, что Пенни не проявляет излишнего высокомерия по отношению к людям, работающим на нее.
— Я обещал закончить работу за него, — сказал он, объясняя отсутствие грума.
— Эта лошадь, — словно между прочим заметила
— Ты хочешь сказать, что я недостаточно опытен?
— Нет. Тем более что пахнешь ты как чрезвычайно опытный конюх.
— Когда ты в последний раз ездила верхом? — спросил О'Киф, будто намеренно подходя к ней ближе.
— Эти лошади для скачек, — ответила Пенелопа, — с ними могут справиться лишь профессиональные жокеи.
— Похоже, твои жокеи не слишком хороши. — Он кивнул на стену, где полагалось висеть медалям, полученным на скачках.
— Они еще только проходят испытания, — робко оправдывалась она, как ребенок, стоящий у классной доски.
— Иметь такую прекрасную лошадь и не использовать ее в полную силу — этого я не понимаю!
Повернувшись спиной к Пенни и взяв в руки лопату, Рэмзи принялся сгребать в кучу навоз, затем собрал его и вывалил в бак.
— Я вообще не езжу верхом. И меня это мало беспокоит, — сказала она, и Рэмзи, лукаво посмотрев на нее, отправил в бак очередную порцию навоза. Потом приподнял значительно потяжелевшую емкость и не спеша понес из сарая.
Могучие мускулы О'Кифа поигрывали при каждом его шаге и стали особенно рельефными и выпуклыми, когда он, остановившись у задней стены, наклонил бак, высыпая его содержимое на стоящую здесь тележку. Мышцы на спине Рэмзи напряглись, и на них отчетливо проступили побелевшие рубцы, оставленные рабовладельческим кнутом. Пенелопа не могла оторвать от них взгляда, думая о том, как такой гордый человек мог перенести беспрекословное подчинение чужой воле, требуемое от раба. И ее сердце болело той болью, которую пережил в свое время О'Киф.
— Зачем ты хлопочешь понапрасну? — попыталась она остановить его. — Это дело может и подождать.
— Но надо же чем-то занять себя, — возразил он, наклоняясь над раковиной, чтобы помыть руки.
Вымыв шею и лицо, он засунул голову прямо под кран, а затем, встряхнув волосами, облил водою себе грудь и, весело отдуваясь и сопя, стал плескаться и резвиться под тонкой струей воды, как маленький веселый щенок.
— Ты, кажется, скучал по такой работе? — заметила она, наблюдая за прозрачной легкой струйкой, стекавшей по его груди на живот и впитывающейся в брюки.
— А как же! — ответил он, задорно тряхнув головой и окинув ее жарким ласкающим взглядом. — Думаю, двадцатому веку есть что предложить старому морскому волку.
Она подумала, что О'Киф не в меру дерзок. Хотя это и вполне понятно. Ведь вся его жизнь прошла среди волнений и смут. Он участвовал в революции, плавал на корабле, попадал в рабство, питался как попало, выполнял тяжелую работу. И совсем непонятно, за что она полюбила
Пенни вздрогнула, поймав себя на этой мысли. «Я люблю», — повторила она про себя знаменательную фразу, и губы помимо ее воли растянулись в блаженную, счастливую улыбку. «Я всегда буду любить этого человека, — думала она, — этого архаичного дерзкого забияку, хиппи в кожаных ботфортах». А что было бы, продолжала размышлять она, если бы Тесс не похитила бриллианты? Встретились бы Пенелопа и Рэмзи или так бы и остались каждый в своем столетии? Но как бы там ни было, теперь она сделает все возможное, чтобы никогда не расставаться с ним. Ведь он нужен ей как никто другой.
Когда О'Киф вновь вошел в конюшню, его сердце тревожно забилось. Душу вдруг охватило желание быстро и крепко обнять Пенни и, прижав к груди, долго держать так, никуда не отпуская. Хотелось защитить ее от всех невзгод и опасностей, облегчить печали, утешить, успокоить. Но он сдержал себя и, накинув уздечку, вывел лошадь из сарая.
— Что ты делаешь? — удивилась Пенелопа.
— Прогуливаю лошадь, — ответил он.
— Надеюсь, ты не сядешь на нее верхом? Она стоит слишком дорого, чтобы гонять ее ради удовольствия. К тому же ты сам говорил, что покидать поместье слишком опасно.
Ничего не отвечая, он оставил лошадь и, войдя в конюшню, вернулся с большим кремневым пистолетом и рожком для пороха.
— Ты, я вижу, вооружился на славу, — с улыбкой заметила Пенелопа.
— Нужно быть ко всему готовым, — ответил Рэмзи и с ловкостью, удивительной при его росте, вскочил в седло, гордо выпрямившись и глядя на нее сверху вниз. — Поедем покатаемся.
— Нет, — отказалась она, отступая в сторону от гарцующей лошади.
— Уж не боишься ли ты остаться со мной наедине?
— Нисколько, — улыбнулась Пенни, уловив вызов в его голосе. — Просто я не одета для верховой езды. — И она показала на свою короткую кожаную юбку.
О'Киф ласкающим взглядом окинул ее стройные ножки, казавшиеся более длинными из-за высоких каблуков, оценивающе оглядел белую тонкую блузку с короткими рукавами, выгодно контрастирующую с темным цветом юбки, и остался вполне доволен проведенным осмотром.
— Поедем со мной, — еще раз повторил он, протягивая ей руку. — Садись рядом, не бойся.
Уже столько лет она не совершала безрассудств. Все ее поступки в последнее время были тщательно обдуманы и не выходили за рамки размеренной добропорядочной жизни. За исключением, быть может, только любви на крышке рояля да еще сладострастных развлечений в ванной. И почему бы ей хоть раз не пойти на сумасбродство.
Подумав так, Пенелопа оперлась на протянутую руку, и Рэмзи, легко приподняв ее, усадил впереди себя. Мягко проведя ладонями по ее ногам, он снял с нее туфли.
— Эти шпоры чересчур остры, — сказал он, покосившись на длинные каблуки, и откинул туфли в сторону, затем передвинул за спину кремневый пистолет и, стараясь не смотреть на задравшуюся юбку Пенни, сосредоточил все свое внимание на уздечке. — Готова?