Шрифт:
Эмбер Доусон устало потерла глаза и выпрямила спину, отложив иголку и скатерть, которую она пыталась заштопать в неровном свете единственной свечи. Камин в гостиной почти полностью прогорел, и в комнате было сыро. Темнота по углам скрадывала, что шелк, которыми были обиты стены комнаты, давно выцвел, портьеры на складках протерлись, а золотые кисти бахромы обтрепались. Чтобы хоть как-то сохранить мебель, ее зачехлили, и теперь у комнаты был абсолютно нежилой вид. Девушка оглянулась, подбросила угля из почти пустого ведерка и с досадой поморщилась, Корнелия будет опять недовольна. Её мачеха уже не первый год пыталась соблюдать экономию, но денег все равно не хватало. В результате слугам постоянно задерживали жалование, и они очень быстро уходили. С ними оставалась лишь кухарка, сварливая
Эмбер прислушалась, стараясь различить еще что-то кроме завывания ветра за окнами. Ей показалось, что к крыльцу подъехал экипаж. Вскоре в холле раздался шум, возвещавший о том, что Корнелия с дочерью вернулись домой. Дверь жалобно скрипнула, затем хлопнула, и они обе вошли в гостиную.
Даже сейчас, в свои тридцать восемь, Корнелия была все еще красива, и её собственная дочь, младшая сестра Эмбер, Люсинда не смогла в свой первый сезон затмить мать красотой. Как любила говорить та, ее дочери не хватало светского лоска, а о падчерице и вовсе говорить было нечего. Мачеха искренне считала внешность Эмбер весьма заурядной. Конечно, у нее не было фарфоровой кукольной красоты Люси, лоб был слишком великоват, а подбородок упрямо выступал вперед, но живость и обаяние делали старшую из сестер весьма приятной особой, а живость ума и начитанность к тому же и замечательной собеседницей.
Всего этого Корнелия просто не замечала, едва падчерице минула девятнадцать, она стала считать её старой девой, поэтому у мадам Доусон и мысли не возникло взять Эмбер с собой на бал, где они развлекались. Вернее, развлекалась Люси, Корнелия была недовольна тем, что ей пришлось вывозить дочь самой, еще и на простой деревенский бал, она надеялась на сезон в столице, но денег почти не было, а кредиторы все еще ждали их появления.
– Эми! – девушка, вернее еще совсем девочка, подбежала к старшей сестре. Бальное платье, из белого муслина, украшенное голубыми в цвет глаз лентами ей удивительно шло, и Эмбер невольно залюбовалась этой картиной, Ты представляешь, я не просидела на скамейке ни одного танца!
Ее старшая сестра улыбнулась почти детскому восторгу:
– Это же замечательно! Хочешь чаю?
– Если он будет таким, как вчера, то не стоит,- Корнелия скривилась и буквально рухнула на кушетку. Её падчерица сжала губы, чтобы не возразить, что чай остыл, пока та переодевалась к обеду. Эмбер давно поняла, что возражать мачехе бессмысленно. У той всегда была своя версия происходящего, и проще было промолчать.
Люси, как обычно, почувствовав напряжение сестры, начала рассказывать ей о приеме. Видя, как сияют её глаза, Эмбер невольно начала улыбаться. Сама она в свое время была лишена такого удовольствия, как посещение балов, поскольку Корнелия, проводя все сезоны в столице, даже не озаботилась, чтобы вывезти падчерицу в свет. Та была представлена лишь местному дворянскому обществу, которое знала уже много лет.
Поскольку мисс Джонсон, её гувернантка была уволена, как только её старшей воспитаннице исполнилось семнадцать лет. Корнелия посчитала расточительством держать учителя, поскольку её падчерица, переняв знания мисс Джонсон вполне сама могла обучить сестру. Эмбер старалась, насколько могла, но учительница она была весьма посредственная. При всей любви к сестре ей не хватало терпения повторять вновь и вновь одно и то же. Люси прекрасно рисовала, неплохо пела, у нее был очень аккуратный почерк. На этом таланты младшей сестры заканчивались. Впрочем, её красота и доброе сердце с лихвой окупали недостатки. Эмбер напротив, при достаточно, как она считала, неброской внешности, обладала пытливым умом. Самое большое удовольствие для нее было уединиться с книгой. Хотя, к своему стыду, в последнее время она предпочитала новомодные романы, где главная героиня, с честью пройдя через все испытания, счастливо выходила замуж.
Подали чай. Люси все еще с увлечением рассказывала о бале, Корнелия, поджав губы, слушала эти восторженные возгласы, а Эмбер судорожно придумала, что она скажет соседям по поводу того, что она не была и на этом приеме. На самом деле причина была проста: она устала. Устала от своего скудного, вечно перешиваемого гардероба, устала от местных кумушек, мнивших себя лучшими подругами ее покойной матери, и потому позволявшим себе постоянно поучать её и, самое противное, сватать любому, как им казалось, подходящему кандидату. Сейчас таких оставалось двое: толстый вдовец, бывший торговец, купивший имение неподалеку и подыскивавший себе аристократическую жену, и заядлый холостяк Ярдли, который уже неоднократно делал Эмбер двусмысленные предложения. И поскольку девушка не желала общаться ни с одним из упомянутых выше кандидатов, она предпочитала оставаться дома, ссылаясь то на неважное самочувствие, то на неотложные дела. Корнелия, прекрасно понимая свою выгоду в незамужней падчерице, добровольно выполнявшей обязанности экономки, не возражала. Люси всегда верила тому, что ей говорила старшая сестра, и, пожелав ей скорейшего выздоровления, садилась в карету, чтобы отправиться на бал или раут.
Эмбер не обижалась на нее, прекрасно понимая тот эгоизм, который свойственен юности, сама она считала, что сестре еще рано выезжать в свет, но не смогла переубедить отца, решившего, что лишь удачный брак Люси может поправить их дела. Он заявил об этом в своей слегка ленивой манере за обедом, проходившим в один из дождливых осенних дней. Из-за протекающей крыши в столовой было сыро, не спасал даже хорошо протопленный камин. Отец с завистью поглядывал на жену и дочерей, кутающихся в шали. Курица в тот день оказалась пережаренной, а суп – пересоленым, и лишь когда перешли к десерту, отец заявил, что его младшей дочери настало время выехать в свет. Корнелия с улыбкой покивала головой, подтверждая слова мужа, а Эмбер с удивлением переводила взгляд своих зеленых глаз с отца на мачеху:
– Но ведь ей всего шестнадцать!
Она сразу пожалела о своих так опрометчиво вырвавшихся словах, поскольку сама Люси обиженно надула свои розовые губки, а отец разразился длиной малопонятной тирадой. Корнелия же с неприятной улыбкой посоветовала падчерице не завидовать младшей сестре по поводу внешности и смириться с тем, что в свои двадцать шесть лет она уже вряд ли получит предложение и останется старой девой. Эмбер едва сдержалась, чтобы не бросить вилку с ножом на тарелку. Лишь воспитание, полученное при помощи мисс Джейсон, её гувернантки, очень много лет прожившую в имении, сдержало ее от столь вызывающего поступка. Она нашла в себе силы пробормотать извинения, после чего внимание отца и мачехи вновь перекинулось на Люси и обсуждение ее нарядов. Движимая беспокойством за сестру, которая выросла у нее на руках, Эмбер попыталась переговорить с отцом наедине, но он лишь отмахнулся и посоветовал ей заниматься хозяйством. С отчаянием она смотрела, как для Люси перешиваются старые наряды Корнелии, как сияют от предвкушения её небесно-голубые глаза. В это время Эмбер несколько раз пыталась понять, не завидует ли она красавице-сестре, но каждый раз понимала, что не променяла бы ни бельевую, ни кухню на красоту, за которую придется платить нежеланным замужеством. Ей оставалось лишь уповать, что Люси повезет.
С началом зимнего сезона Доусоны начали вывозить младшую дочь в свет. Балы сменялись ассамблеями и утренними визитами к новообретенным подругам, у которых были старшие братья. Но к удивлению, сначала отца, а потом и самой Корнелии, к середине сезона Люси не получила ни одного предложения. Эмбер, наученная горьким опытом, не вмешивалась в их злые разговоры за обедом, предпочитая быстрее выйти из-за стола. Она не любила отца, питая к нему лишь уважение, положенное хозяину дома. По правде сказать, он был для нее практически незнакомцем, в доме которого она жила. Полностью подчиняясь желанием своей красивой жены, он игнорировал дочерей, предоставив их заботам сначала гувернантки, а затем – самой Корнелии.
Атмосфера становилась все более напряженной. Долги росли. Портниха в ближайшем городе уже два раза отказывалась перешивать очередное платье, и лишь умелые уговоры мадмуазель Доусон сподвигли эту строгую даму взяться за работу в долг. Измученная придирками Корнелии, требовавшей подавать в столовую лишь иностранные блюда, кухарка уже три раза грозила уйти.
Эмбер выбивалась из последних сил, пытаясь сгладить напряжение между слугами. Она осунулась и побледнела, под глазами залегли темные круги.