Любовь и сон
Шрифт:
Поцелуй должен был разбудить Пирса — но нет, не вполне; лишь где-то в глубине тихо простонал маленький Пирс, тот Пирс, которому и предназначался поцелуй, который видел, как уходит сын. Затем Робби повернулся к открытому окну, к ночи, к ветру. Минуту постоял на крыше в свете фонаря, исчерченном тенями беспокойных кленовых листьев; испуганный, он обхватил свою наготу. Pallidula rigida nudula, [589] бледный маленький голый маленький дрожащий, забыл веселость прежнюю; что вырастет из тебя, куда ты пойдешь? Пирс во сне видел мальчика на крыше: и тут он проснулся, широко распахнул глаза.
589
Pallidula rigida nudula —
Минуту спустя он сел, не понимая, что его разбудило. Вытащил ноги из-под одеяла на холодный пол. Наверное, разбудила его выпивка — закон алкогольного сохранения: быстро засыпаешь, рано просыпаешься, баланс соблюден, а может, виноват ветер или та, кто лежит рядом, смятенная в своих снах; он не привык, чтобы рядом с ним спали крупные беспокойные женщины — верно, никогда уж не привыкнет; может, ему вообще лучше спать в кресле?
Он осторожно поднялся и вышел на веранду — закрыть окно. Уперся ладонями в раму: постою немного, пока не успокоюсь, а там и снова спать. И ждал он долго, полый, открытый диким порывам ветра. Но сердце не могло, не хотело успокоиться: и не сразу оно вернулось на место с «дорог в никуда, где тела не отбрасывают тени и зеркала ничего не отражают». [590] И он не сможет заснуть, пока не пробудится.
590
…«дорог в никуда, где тела не отбрасывают тени и зеркала ничего не отражают». — Цитата из книги Йоана Кулиано «Эрос и магия в эпоху Ренессанса.
Далеко отсюда (не так уж далеко, как мнилось Пирсу, для которого путь казался непреодолимым, но ветер мчался через Делавэрское ущелье, вдоль морщинистой реки, быстро долетев до новой магистрали, где шли огромные грузовики, и вверх в горы) сестра Мэри Филомела проснулась в своей кровати в школе Царицы Ангелов.
С этой полуночной пустошью она прежде не была знакома, если не считать тех дней (уже почти забытых), когда она бессонно маялась болью в животе. Кажется, она очнулась мгновенно, а не восходя по шатким ступеням пробуждения, и на то была причина, но какая, неведомо. Право же, что за буря. Воздух темной комнаты осязаемо зыбился в согласии с ветром снаружи.
Что это? — спросила она у комнаты и ночи. Сидя в кровати и не помня, как села, она перекрестилась и быстро зашептала молитву, а взгляд скользил по комнате, знакомой уже двадцать лет. Вверх к потрескавшейся штукатурке потолка; вниз на стену к распятию и аналою; к ее ступням — надгробным камням под серым одеялом; ныне и в час смерти нашей; [591] через край кровати на пол, где стояли тапочки, где.
Дрожа, не разжимая рук, она медленно, дюйм за дюймом, приподнялась над матрасом — и снова опустилась, ибо у кровати, так близко, что сразу не разглядеть, стоял святой Венцеслав, ее старый, изъеденный червями самшитовый святой, который еще вечером, когда она закрывала глаза, пребывал, как обычно, на комоде.
591
…ныне и в час смерти нашей… — Из молитвы «Ave Maria».
Сестра Мэри Филомела скользнула к самому краю кровати, нашарила на столике очки и взглянула на святого. На голове корона, в руке скипетр, видна полоска клея на месте давнего слома. Он. Но святой глядел странно, смущенно, даже печально, совсем не как обычно. Она пробежала глазами по серому коврику, креслу, комоду и кружевной салфетке, где Венцеслав еще недавно обретался: вот этим путем он и спустился и встал перед ее постелью — путем невообразимым и тягостным.
Что случилось? — спросила она его негромко и наклонилась к нему, не отпуская рук от кровати. Когда она взглянула на него в упор, стало ясно, что: она протянула руку и вынула из приоткрытых челюстей старого короля то, что он держал во рту.
Это был ключ. Ветер бился и гремел от чердака до подвала. Холодный медный ключик.
Дрожа, но не от страха, сестра Мэри Филомела отбросила покрывало и ткнулась ногами в тапочки. Лицо святого вновь было безучастно, свято и несколько брюзгливо. В благоговейном изумлении она подняла Венцеслава на привычное место, надела халат и положила ключ в карман. В лучах ночного света остановилась перед маленьким квадратным зеркальцем и рывком поправила ночной колпак.
Шла она вниз через дортуар, между белых кроватных рядов, где спали двадцать девочек, одни — как убитые, другие — изогнувшись, как в припадке (ночные рубашки задрались, дыхание частое), третьи ворочались и сонно бормотали. Двое, разбуженные ветром, что-то зашептали сестре, но она шикнула на них и прошла мимо.
Шла она вниз, по узким черным ступеням на второй этаж, мимо комнат, где спали сестры, вниз по вощеным ступеням, покрытым ковром (халат раздувался, как парус, от ночного ветра), на первый этаж, где у стены стоял огромный древний сундук, черный от воска, резной, обшитый панелями. Он прибыл в Царицу Ангелов из больницы в Бондье, когда та расширилась; озадаченные работники вытащили его из грузовика и внесли по входной лестнице — тяжел он был, как свинец.
Только оказавшись перед сундуком, сестра Мэри Филомела изумилась, как это она сразу, без вопросов поняла, что ключ, оказавшийся во рту бедного святого, был от сундука; только вытащив ключ из кармана, она удивилась, почему сразу пошла его открывать. Все хватит не надо ничего не трогай, сказала она себе. Затем преклонила колени на паркете перед сундуком и вставила ключ в замок.
Вздрогнул всенощный свет за красными стеклами; сестра Мэри Филомела услышала дальний вопль — то ли кошка, то ли заблудившийся ребенок, то ли петли, терзаемые ветром. Повернув ключ, она ощутила толчок, как будто внутри один за другим открывались все ящики и отделения, которых на ее памяти никто не видел. Ее пронзило чувство, будто она не просто открыла сундук, но выпустила новую жизнь, то, что давно ее ожидало, поджидало, — что-то на нее похожее, и теперь оно выйдет наружу и сделает, что должно.
В это же время белая «буря» с откидным верхом (свернувшая с автострады у Пайквилля часом раньше и проехавшая почти под окнами Царицы Ангелов) миновала сгинувшую деревушку на Кабаньем Хребте и двинулась вверх по горному склону. Туда, где широкая мощеная улица разделялась и вела вверх к старой открытой разработке на склоне хребта, но «буря» выбрала другую дорогу, грязную, ведущую вниз; женщина за рулем ни с того ни с сего убрала ногу с газа, и призрачная машина съехала по изгибу дороги, прошелестела по хрусткому гравию и замерла у берега ручья.
Водитель соскользнула с красной обивки сиденья, распахнула дверь для пассажиров; вышла. Мост был тот же, казалось ей, или новый не отличался от старого; она аккуратно шла по нему на высоких тонких каблуках.
Она уже хотела вернуться; хотела бы вообще сюда не приходить; но теперь ее желания ничего не решали, и что бы ни вело ее — вело быстро над бурной водой и вверх по тропинке. Мимо огромного валуна, который так и не сдвинули с места, оставили как знак. Сосны выросли на горе, там, где она провела не одну ночь — так давно, столько лет назад. А под крыльцом не лежит ли собака? Никто не проснулся. Она прошла ко входу: не заперто и защелки нет; толкнула дверь и вошла, не закрыв ее за собой.