Любовь к ребенку
Шрифт:
Врожденная самобытная честность жадно прильнет к новым формам светлой жизни, двуличие с досадой отвернется.
Бывают злаки, которые оживают от одного дождя, и совсем увядшие и больные, бывают и сорняки, с трудом воспринимающие культуру.
Положительные ребята еще только осматриваются на новом месте, робко и сдержанно знакомясь и сближаясь, а отрицательные силы уже успели сорганизоваться, задать тон и добиться послушания.
Ребенок, который понимает
Диву даешься, как может двенадцатилетний мальчишка, разлученный с семьей, в новых для него условиях, под присмотром воспитателей, среди незнакомых ребят не чувствовать ни стеснения, ни замешательства и уже в первый день требовать, оказывать сопротивление, составлять заговоры, выискивать друзей, перетягивать на свою сторону пассивных и безынициативных – объявить себя диктатором и бросить демагогический лозунг.
Нельзя терять ни минуты, ты обязан тотчас выявить его и вступить в переговоры. Ты заранее ему враг, как каждая власть, которая требует и запрещает; убеди его, что ты не такая власть, какую он до сих пор встречал.
В вагоне я делаю мальчику замечание, что выходить на перрон нельзя. Выходит, зову – молчит. На мой выговор отвечает с презрением: «А что тут такого? Я пить хотел». Я спрашиваю фамилию.
– Господин воспитатель тебя записал.
– Подумаешь, важность…
Уже на него поглядывают с любопытством, уже у него сторонники – он уже импонирует. Чтобы узнать его, подчас довольно одного «ладно, ладно» или пожатия плечами. Если так в первый день, подумай, что будет завтра или через неделю?
Этим же вечером я поговорил с ним. Разговор был серьезный, деловой, равного с равным: мы выработали условия его пребывания в колонии.
В городе он продает газеты на улице, играет в карты, пьет водку, знаком с полицейским участком.
– Хочешь здесь остаться?
– Так себе.
– Не нравится?
– Еще не знаю.
– А зачем приехал?
– Женщина тут одна меня уговорила…
Сказал ее имя, фамилию и на всякий случай дал неверный адрес.
– Слушай, парень, я хочу, чтобы ты мог тут пробыть весь месяц. Об одном прошу: надоест, скажи мне, я дам тебе на билет, и ты вернешься в Варшаву; только не убегай и не подстраивай так, чтобы я отсылал тебя якобы против твоей воли. Я позволю тебе делать все, что хочешь, но порядка не нарушать и к детям не лезть. Спокойной ночи.
И подал ему руку.
Не пытайся общаться с ним, как с ребенком, он тебе прыснет в лицо или изобразит раскаяние, а сам отвернется и бросит что-нибудь язвительное, метко схваченное, чтобы поднять тебя на смех. Все, только не приторная сентиментальность; почувствовав к тебе презрение, он использует ее, чтобы тебя осмеять.
В задушевной беседе с глазу на глаз, когда не глядела на него глупая, покорная и трусливая ребятня, которую он презирал, он открылся мне, расчувствовался и обещал исправиться.
На такие беседы нельзя ссылаться и не надо требовать выполнения обещаний.
Когда несколько дней спустя он хватил по лбу плошкой подтолкнувшего его во время еды мальчика и я бестактно, в резкой форме, напомнил о данном мне обещании, он ответил ненавидящим взглядом. Через несколько дней он выкрал одежду, переоделся в лесу и пошел на вокзал.
Я хотел бы обратить внимание молодых работников, которые не знают детей из беднейших слоев, на одно обстоятельство: среди этих детей есть и вполне воспитанные, и совсем запущенные дети. Эти две категории детей не только взаимно избегают друг друга, не любят, не ценят. Но дети, воспитываемые в семьях, боятся детей уличных. Невдумчивый социолог не видит колоссальной разницы между нравственным и безнравственным ребенком: оба, дескать, бедные, живут в предместьях, в бедных районах, принадлежат к одной среде. А ведь поэтому первый и боится второго, поэтому он ему и опасен. И никто не вправе заставлять их дружить.
В последнюю неделю сезона часто слышишь, как силком навязанные незадачливые друзья грозят:
– Погоди, вернешься в Варшаву, уж я тебе отплачу.
Я читал и книжечку с отчетом о предпринимаемых в том же направлении попытках в Москве [30] . Одна и та же ошибка вызывала одни и те же трудности. Когда школьники потребовали исключения хулиганов, заведующая школой сказала с упреком:
30
Я. Корчак, по-видимому, имеет в виду книгу С.Т. Шацкого (1878–1934) «Дети – работники будущего» (1908), в которой описывается опыт работы клуба «Сетльмент», организованного для детей рабочей окраины.
«Мой сынишка играет с ними, а вы не желаете; нехорошо!»
Ее сынишка мог играть: его не изобьют, когда он вечером будет возвращаться с работы домой, и ему никто не крикнет: «Эй, ты, что это за краля с тобой?», когда пойдет в воскресенье с двоюродной сестрой в костел; к нему не пристанут: «Одолжи гривенник на папиросы».
Если ее сынишка пойдет с мамой и тетей на прогулку и к нему подбежит маленький оборвыш, а тетя в ужасе спросит: «Откуда у твоего Антося такие знакомства?», мама тоном превосходства ответит: «Это его товарищ по клубу» – и посмеется над богобоязненной отсталостью старой тетки.
Но мать-работница совершенно справедливо испугается и станет остерегаться такой дружбы.
Если взрослый рабочий вправе не желать дружить с пьяницей или вором даже не потому, что опасно, а просто потому, что марает доброе имя, сын рабочего вправе, более того, обязан избегать дурной компании.
А если хулиган лишь прикидывается хорошим, чтобы благодаря случайной встрече проникнуть в среду таких ровесников, к каким он иначе не попал бы? Чтобы извлечь выгоду из знакомства?
Допускать товарищеские отношения между детьми, совершенно разными по своим нравственным качествам и жизненному опыту, кого лишь бедность объединяет в одну среду, – это значит вовлекать какую-то часть из них в дурную компанию, легкомысленно испытывать их моральную стойкость.