Любовь к ребенку
Шрифт:
Я уверен, что, если на плохого дежурного в течение двух недель подавать по три раза на дню в суд, он в конце концов исправится. Только дежурные по этажу слишком ленивы, чтобы подавать в суд, ведь проще злиться, ссориться, воздевать к небу руки, что, мол, сладу с ним нет. Ведь подавая в суд, дежурные по этажу рискуют – суд может не признать за ними правоты. Известно, что дежурные по этажу считают себя непогрешимыми и часто вместо того, чтобы спокойно сделать замечание, поднимают крик: не хватает терпения
Слишком много у ребят злости, и суд служит им орудием мести. Чтобы утолить эту злость, надо было бы ответчика, по крайней мере, повесить. Статья четвертая или сотая никого не удовлетворяла.
Когда мы проводили беседу о злости, один мальчик написал:
«Когда я злюсь, я так и убил бы».
Суд никого не убивал, вот ребята и были им недовольны.
Были и другие жалобы:
«Суд выслушивает только одну сторону, а другую уже и не слушает».
Если маленький подавал на старшего, старший не приходил, хотя его и вызывали. С этим ничего нельзя было поделать.
И вообще старшие дети не заходили в классную комнату, когда там шел суд, хотя их и приглашали.
То, что ребята презирали суд, лучше всего доказывало, что они его совершенно не поняли. Хуже: не понимая, презирали и высмеивали.
Участие в работе суда одни рассматривали как игру, другие – как неприятную обязанность, от которой старались всячески отделаться.
– Я нарочно сам подаю в суд, а то выберут в судьи.
Вот они, неправда или гадкий обман!
Вместо того чтобы учить говорить правду, суд учил лгать; вместо того чтобы приучать к искренности, приучал к притворству; вместо того чтобы воспитывать мужество, поощрял трусость; вместо того чтобы заставлять думать, растил лентяев.
Неизвестных нарушителей становилось все больше и больше – никто не признавался. Почему? Если они не боялись суда, почему они тогда скрывались? Лазать по чужим ящикам лазают, а сказать «это я сделал» храбрости не хватает? Взять чужую ручку могут, не боятся, а что взяли, ни за что не скажут?
Хуже было: ребята злились на тех, кто говорил, что у них что-либо пропало.
Дело дошло до того, что, когда что-либо пропадало, владелец боялся в этом признаться, знал, что найти не найдут, а неприятности наживешь.
Поэтому одни, вместо того чтобы подумать, кто мог это сделать, подают на неизвестного, а другие – порядочные – совсем не подают, боятся.
А статья первая? Подал в суд и забыл, из-за чего подавал. Человек, который умеет думать, говорит себе:
– Если я даже не помню, из-за чего я подавал, я должен дать статью первую. К чему у суда время отнимать, к чему утруждать?
Жалобщики не приходят на суд и не дают статью первую. Почему? Потому что они не понимают, что все равно так надо делать, даже если никто и не велел, и не следил, и не грозил.
А показания подсудимых?
Часто просто стыд брал слушать и записывать. А ведь так легко сказать:
– Я поступил неправильно.
Только три таких ответа, только три на тысячу девятьсот пятьдесят дел!
Казалось бы, благодаря суду взрослые начнут испытывать к детям уважение: нет, наоборот, даже у кого и было, его теряли.
И еще хуже: судьи договаривались или вовсе не осуждать, или давать легкие наказания. Так удобнее! Наконец дошло до того, что один судья ударил другого судью за то, что тот судил по совести.
Больше нельзя было терпеть: суд не только не приносил пользы, наоборот, причинял вред; суд не только не способствовал порядку, наоборот, вносил беспорядок; суд не только никого не исправлял, наоборот, портил наиболее стоящих ребят. Такой суд не должен был больше существовать ни одного дня.
Пропало полгода работы. Если кому-нибудь из вас в будущем придется всерьез работать, он увидит, как это бывает больно и грустно.
К сожалению, ребята суда не боятся, а раз не боятся, то и не уважают, а раз не уважают, то и лгут, но уже не суду, а самим себе. Они не хотят ни подумать и дать себе правильную оценку, ни заставить себя исправиться.
Я знаю, суд необходим, и лет через пять – десять суд будет в каждой школе и детдоме. Но для Дома Сирот суд вреден, потому что ребята из Дома Сирот не хотят быть свободными, а хотят быть рабами.
Г. Я выбираю только некоторые из его дел.
Двадцать дел о прозвищах: девять раз он получил ст. 1 – девять раз его прощали, не помогло; два раза ст. 60, два раза ст. 4, потом ст. 63 и 82, три раза ст. 100, один раз ст. 200, один раз ст. 300.
Одиннадцать дел о приставании, поддразнивании, высмеивании: два раза ст. 1, четыре раза ст. 54, два раза ст. 82, раз ст. 41, 100 и 200.
Одно дело – мешал другим работать, ст. 300.
Двенадцать дел о драках: три раза ст. 1, два раза ст. 54, по одному разу ст. 32, 60, 80, 81, два раза ст. 100, один раз ст. 200.
Десять дел о дежурствах: два раза ст. 1, один раз ст. 4, 32, 82, два раза по ст. 100, по одному разу ст. 400, 500, 700.
Три раза о плохом поведении на уроках: ст. 80, 82 и 200.
Три раза о пачканьи головы: ст. 1, 54, 200.
Не мыл рук: ст. 100.
Разбил чернильницу: ст. 81.
Разбил мисочку: ст. 31.
Отдал еду: ст. 4.
Нечестно играл: ст. 100.
Оговаривал: ст. 60 и 200.
Опаздывал: ст. 70, 82.
Лез куда не следует: ст. 100.
Неисправим, однако не нашлось храбреца, который осмелился бы ему дать статью восьмисотую и тем самым лишить его права пользоваться судом.
Судебная газета № 19. Судебный совет
Полгода у нас был суд без совета. Сначала надо было испытать суд, а потом уже расширять и усовершенствовать.