Любовь к трем цукербринам
Шрифт:
Кеша испуганно сглотнул – и подумал, что стал слишком уж самонадеянным: еще не знает, чем кончится эта история, а уже шэрит, так сказать, шкуру неубитого медведя. Как бы его самого не расшэрило в клочья…
Но шанс нельзя было упускать.
– Мне все сложнее становилось удовлетворять твои растущие прихоти, – продолжал Караев. – Последней каплей стал тот день в кинозале, когда ты подверг меня очередному надругательству под лживый правительственный фильм о моей великой работе, который я вынужден был смотреть вместе с тобой. Такого double penetration [14] вынести я не смог. Я отчетливо осознал в тот миг, что хочу уйти из жизни, давно уже ставшей для меня мукой. Возможно, дисциплина
14
двойное проникновение.
Кеша глянул на опции – «что произошло?» и «что случилось?». Но вместо этого он сказал:
– Я все еще слушаю тебя, палач. Хотя это дается мне нелегко.
– Ты все время пишешь на Стене Доверия «FUCK THE SYSTEM», – продолжал Караев. – И думаешь, глупый, тебя никто не видит. Один раз я даже не выдержал и попытался тебя вразумить несмотря на риск. Я хотел объяснить тебе, что это система трахает тебя, а не наоборот. А в результате… В результате, Ке, я сам понял совершенно неожиданную для себя – и страшную – вещь.
Кеша поднял глаза на опции – он не сомневался, что приложение следит за его глазами. Но вместо предложенного в двух вариантах вопроса «какую вещь?» он с размеренным достоинством сказал:
– Я не тюремный психиатр, чтобы ковыряться в мыслях убийцы…
– Я понял, что ничем не отличаюсь от тебя, – продолжал Караев. – Всю свою карьеру террориста я считал себя единственным, кому удалось трахнуть систему. Вынуть из себя ее провода. Стать свободным живым человеком среди тотального небытия… Но после того как я написал тебе ответ на Стене Доверия, мне приснился один удивительный сон…
В опциях появились две версии вопроса «какой сон?», но Кеша вместо этого сказал:
– Поразительно, что убийца вообще может спать.
– Я встретил во сне мудрого улема, – продолжал Караев. – Он спросил меня: «Как ты живешь, Бату?» Я объяснил, что меня до сих пор не могут поймать, но дважды в день подвергают позорному унижению, наряжая японской школьницей. Улем вздохнул и сказал: «Мне кажется, Бату, где-то в анализе ситуации ты совершил ошибку». – «Почему?» – спросил я. «Ну представь, какая у тебя будет эпитафия: «Мир ловил меня, но не поймал. Но все равно *** [15] два раза в день». Я почувствовал обиду и ответил так: «При всем уважении, мудрый улем, мне неважно, какая у меня будет эпитафия в вашей голове. Мне и в своей проблем хватает…» Но в моей душе что-то разладилось.
15
Слово на букву «е», глагол в прошедшем времени. – Примеч. авт.
– Что именно? – спросил Кеша.
В этот раз он не изменил выскочившего в опциях вопроса.
– До меня дошло, что мы с тобой ничем не отличаемся друг от друга. Это не я стал воином Аллаха после прозрения, Ке. Это система захотела сделать из меня террориста. Террористы и несогласные необходимы ей как воздух. Именно на них покоится существующий порядок – ибо террор его оправдывает, а протест шлифует. Системе не надо знать, где я прячусь и каким будет мой следующий удар. Ей не нужен постоянный контроль над моей головой. Системе достаточно перепрошить мне мозги один-единственный раз, чтобы превратить меня в своего прислужника, думающего, будто он герой-повстанец… Видишь ли, системе не важно, кто кого трахает, ты ее или она тебя. Ей важно, что ты занимаешься с ней любовью, даже если это любовь со знаком минус. И она хочет, чтобы ты делал это всегда… Понял?
– Нет, – мятежно ответил Кеша, глянув на опции (там было «понял» и «да»).
Караев опять переместился в центр его поля зрения.
– В моем сердце нет ненависти к тебе, Ке, – сказал Караев. – Есть только жалость. Бедняжка, ты так дрожишь за свой наивный деревенский миражик, который, кстати, на редкость смешно смотрится во внешней проекции. Ты – злобная, но точная карикатура на меня. Ты думаешь, что система ловит тебя и не может поймать. Дурачок. Она поймала нас всех с самого начала. Она даже не ловила нас, нет – это наши эмбрионы наросли на закинутых ею крючках. Но если ты до сих пор не понял этого сам, ты вряд ли поймешь и после моих слов… Хватит болтовни. Сегодня я уйду из жизни, приняв яд. За миг до смерти я сделаю системе маленькое харакири. Я распорю мембрану между нами, и разврат прекратится навсегда. Ты увидишь все сам. Вернее, уже увидел…
Караев провел рукой по лицу и замолчал. Кажется, он пытался сосредоточиться и зарядить последние слова всем темным огнем своего сердца.
– Я, Бату Караев, объявляю тебе: этот мир не стоит того, чтобы бороться за его достоинство и чистоту. Я не буду больше подметать ваш мусор. Отныне – никаких терактов в вашу честь. Запивайте иллюзию любви иллюзией шампанского и будьте прокляты, подвешенные в смрадном воздухе желудки… Нет, иллюзии желудков…
«И чего они все время про иллюзии гонят, – подумал Кеша с размеренным презрением, – что этот, что Ксю Баба. Не все ли равно, как называть происходящее? Оно ведь как происходило, так и будет происходить… Как сказал Ян Гузка… Черт, забыл… Надо будет, кстати, этого зоопидора деинсталлировать. А то от него запах такой, будто на фейстопе кто-то насрал. Вернем Ксю. Она славная. Пусть болтает про иллюзии. Теперь фуфло пороть не будет, небось все уже поняла…»
Кеша вздрогнул, поняв, что вместе со зрелой и правильной мыслью нечаянно расшэрил довесок, заряженный фуррофобией. Но тут же сообразил – в ситуации стресса это, наверно, простительно и даже придает потоку его мыслей неполиткорректное правдоподобие.
Следовало сконцентрироваться. Испытание подходило к концу – важно было на последних метрах (Кеша давно уже думал о мире как о большом стадионе) не испортить начатое.
Кеша решил сосредоточиться на овечках. Несколько секунд он пытался их найти, но это никак не получалось. У него стала кружиться голова. А потом он пробился через головокружение – и понял наконец внутреннюю геометрию приложения. Зритель – то есть он сам – находился как бы в центре белой сферы. На одной ее стенке стояло кресло с Караевым. А в зеркально противоположной точке шел мультфильм про овечек. Сначала следовало уставиться строго вверх – или строго вниз. А потом следовало перевести взгляд еще дальше, уже не опираясь ни на какие ориентиры. Наверно, это было сделано для балансировки – Караев хотел предстать перед Кешей и человечеством в трехмере, а времени строить полную сферическую реальность у него не было, и он обошелся самым грубым геометрическим противовесом.
Домик, который строили овечки, был готов – он походил на большую кастрюлю. Архитектором Караев не был точно.
Мило и жалобно мыча, овечки одна за другой заходили в дверь этой кастрюли. Когда последнее «мимими» стихло, дверь закрылась изнутри, а на стене дома появилась розовая лента с большим подарочным бантом. Караев определенно был сентиментален. Как и многие другие убийцы…
Кеша принялся за последнюю медленную и отчетливую мысль: как бы террорист ни был похож на человека, он таковым не является. Поэтому нельзя обманываться теми его проявлениями, что кажутся нам понятными и близкими. Мы не поймем про него ничего… Когда скорпион ползет по направлению к умывальнику, это не значит, что он хочет стать чище…