Любовь кардинала

Энтони Эвелин

Она повернулась и, задев его оборками своего парчового платья, вышла из часовни. Покинув церковь, Анна с трудом удержалась, чтобы не пуститься бегом по мрачным коридорам замка. К ней присоединились ее паж и две фрейлины, ожидавшие снаружи, пока она молилась в одиночестве в часовне. Они не должны увидеть, как она взволнована. Никто не должен знать, что случилось там, знать о ее унижении и особенно о растущем ощущении ужаса и брезгливости. В этот вечер Анна рано ушла спать, сославшись на головную боль. Укрывшись под пологом постели, задернув все занавески, она лежала и с дрожью вспоминала случившееся.

Так как Мария Медичи помирилась с королем после гражданской

войны, а де Льюинь ежечасно опасался опалы, большинство придворных пренебрегали Анной, предпочитая оказывать внимание ее свекрови. Поэтому на утренних приемах у королевы бывало мало народу. Но когда она вошла в комнату, одетая в строгое бархатное платье с жестким кружевным воротником, окаймлявшим ее лицо, готовая разыгрывать пародию на свое положение, она вдруг увидела, как в небольшой кучке ожидающих придворных сверкает в утренних солнечных лучах пурпурная мантия епископа. Не сказав ни слова, Анна повернулась и вышла из комнаты. Он не сдался. Он смирился с пощечиной, с безжалостными оскорблениями и снова пришел, чтобы увидеть ее. Чтобы попытаться одержать над ней верх. Думая о нем, она чувствовала себя так беспокойно, так неловко, что ее впервые в жизни охватила настоящая ненависть к этому человеку, к этому ничтожеству – Ришелье! Ненависть стала ей защитой. Не только от него, но и от самой себя тоже. Она заботливо лелеяла это чувство, пока оно не развилось и не укрепилось, став частью ее натуры.

К тому времени, когда оправдались его пророчества, произнесенные в часовне замка Тур, де Льюинь уже умер, – как раз вовремя, чтобы не быть убитым по указанию ревновавшего Людовика. Гастон Орлеанский вырос в смазливого испорченного молодого претендента на трон Франции, а Анне исполнилось двадцать четыре года. Тогда-то Ришелье стал кардиналом и Первым министром короля. Он сдержал свое слово – выше он уже не мог подняться.

– Какое унылое утро, – заметил король.

Он надеялся после полудня поохотиться, но из-за дождя к середине дня развезет все дороги; и потому он пребывал в скверном настроении, что было нетрудно заметить по недовольному выражению его лица и полузакрытым от скуки глазам. Последнее время скука и меланхолия стали постоянным уделом Людовика. В жизни так мало интересного, а то немногое, что он любил, – охота на птиц, например, – могло быть испорчено капризом погоды. Он не подыскал замены умершему де Льюиню только потому, что мать теперь ежечасно им помыкала, и он чувствовал полный упадок сил. Она не давала ему ни с кем сблизиться и, к великому его унижению и негодованию, заставила Людовика сделать попытку сойтись с женой. Попытка оказалась жалкой и закончилась почти полной неудачей, доказав только, что он может стать отцом, – каким-то чудом в результате его неохотных, неумелых действий Анна забеременела. Но ребенка она потеряла, не родив, – оставив Людовика, таким образом, на милость Гастона Орлеанского, который мнил о себе все больше и больше, так как был наследником престола.

Людовик замкнулся в себе. Он развлекался, вырезая деревянные игрушки, рисовал грубые картины и кроме тех часов, которые проводил с оружием на коне, все остальное время пребывал в унынии и отчаянии.

– Дождь зарядит на весь день, – повторил он, – а я так хотел поохотиться после полудня. – Он с обидой посмотрел в окно на низкие тучи, как будто считал, что даже природа замышляет против него.

– Небо прояснится, сир. – Если кардинал что-либо обещал, это обычно сбывалось, и Людовик немедленно повеселел.

– Вы действительно так думаете?

– Я в этом уверен. – Снова та же необыкновенная уверенность в себе, то же владение ситуацией. Благодаря присутствию возле него Ришелье, Людовик почти не ощущал утраты де Льюиня.

– Значит, мне все-таки удастся поохотиться!

Кого вы видели в приемной?

Приемная короля была заполнена ожидающими его утреннего приема. Но он послал в первую очередь за кардиналом Ришелье, частично с целью уязвить свою знать, которой боялся, а также потому, что был угнетен и жаждал утешения.

– Принцы, сир. Де Роган, де Собис и много других знатных дворян. Я в отчаянии, что всем им приходится так долго ждать Вашего Величества.

– Ничего, подождут, – ответил король. – Они нагоняют на меня скуку. Ненавидели де Льюиня и теперь устраняют любого, кого я только приближаю к себе. – Людовик без труда забыл, как он сам возмущался богатством и властью, которые приобрел де Льюинь. Но более всего он ненавидел своего фаворита за то, что тот, женившись, ему изменил. С этого-то и началась его опала. – Смотрите, они возненавидят и вас.

Ришелье пожал плечами.

– Мне защитой – благосклонность Вашего Величества и королевы-матери. Я могу себе позволить иметь врагов.

– Возможно. – Король снова приуныл. – Вы достаточно умны, Ришелье, так что, может быть, сумеете позаботиться о себе. Только не забывайте, что я вам помочь не смогу.

– Сир, – у кардинала была привычка склоняться к собеседнику, когда он хотел подчеркнуть свои слова, что заставляло короля нервничать. Худощавый по сложению и элегантный министр, как бы в силу оптической иллюзии, производил впечатление энергии и силы. – Сир, – повторил он, – вы должны кое в чем отдавать себе отчет. Вы – король. В вашей власти возвысить или низвергнуть человека. Люди и вещи принадлежат вам, а не вы – им. Вы – первый человек в королевстве. Король. Любой ваш подданный должен быть от начала и до конца верен вам – кто бы он ни был.

– Роган, принцы, мой брат? Друг мой, вы бредите, когда говорите о лояльности знати и Гастона!

– Если это и бред, – тихо произнес Ришелье, – я сделаю этот бред реальностью. Все они, как один, преклонят перед вами колени, сир. Только доверьтесь мне полностью.

– Я доверяю, – заявил Людовик, который никому никогда не доверял. – Конечно, я вам верю.

– Вы – король, – повторил Ришелье. Затем, низко склонившись, поцеловал протянутую ему вялую руку. Выглянув из окна, он улыбнулся. – Смотрите, облака расходятся. К полудню засияет солнце.

– И я поеду на охоту! – воскликнул Людовик. – Как вы умны, Ришелье, – знали, что погода исправится. Вы поедете со мной!

Кардинал снова поклонился.

– Вы оказываете мне слишком большую честь, сир.

Король колебался в нерешительности. Ему кое-что рассказали, что пробудило его злобу и подозрения. Но он не знал, как об этом заговорить, чтобы не испортить планируемую послеобеденную прогулку.

– Мне говорили, будто вы сегодня виделись с королевой, – начал он. Холодные серые глаза Ришелье на секунду опустились, хотя до этого не отрывались от лица короля, пока у него не начинала кружиться голова от пристального, немигающего взгляда кардинала.

– Да, сир. Виделся.

– И мне говорили, – продолжал Людовик, – что королева плохо вас приняла.

– Увы, – сказал кардинал.

Новости распространяются быстро, и похоже, что слух о его последней попытке помириться с Анной достиг ушей Людовика. Все вышло очень глупо. Ришелье понимал, что неудачная попытка исправить промах, допущенный им в часовне Тур, была самой большой из его ошибок. Королева его ненавидела. Сейчас он осознал это, так как рана, только что нанесенная его самолюбию, все еще кровоточила. Снова и снова она отвергала его, игнорировала. С ядовитым презрением прогоняла всех, кто пытался замолвить за кардинала хоть слово. Но вчера она превзошла себя. И с него было довольно. Теперь и он ненавидел тоже – уверил он себя, и в тот момент это было правдой.