Любовь Казановы
Шрифт:
В том самом городе, где он увидел свет, существовали люди, для которых разлука или измена обозначали смерть.
— Но ведь мир полон прекрасных глаз, свежих уст, — прошептал он. — Как же это — умирать из-за кого-то одного?
И в то же время, как гондола медленно удалялась, так нежно и молитвенно убаюкивая на воде злополучную венецианку, он подумал, что единственной причиной, которая могла бы его заставить искать смерти, могло бы быть только полное исчезновение любви на земле, а никак не измена одной женщины!..
На другой день, получив записку синьоры Орио, он отправился по ее приглашению. Следуя
«Дорогой аббат, моя тетушка пригласит вас ужинать. Откажитесь и уходите, когда мы станем садиться за стол. Марта пойдет посветить вам. Но вы не уходите. Она сделает вид, что запирает за вами двери, и все будут считать, что вы уже ушли. А вы проберитесь ощупью в потемках в третий этаж, и там ждите нас. Как только синьор Росс уйдет, а тетушка уляжется, мы поднимемся к себе. И тогда уже от Анжелы будет зависеть: остаться с вами наедине, хоть на всю ночь, и дать вам все то счастье, которого я для вас желаю».
Казанова все сделал, как ему предписывали, и в урочную минуту пробрался в комнату девушек. В течение целого часа он предавался там самым сладким мечтам…
Наконец появились Анжела и две сестрицы. Ничего не видя, кроме нее, он привлекает ее к себе и два часа пролетают в разговорах.
Бьет полночь, его жалеют — он, бедный, не ужинал… И кроме того сообщают ему, что он в плену: ключ от входной двери у тетушки под подушкой, и она откроет двери только тогда, когда будет отправляться к ранней обедне!
Казанова несказанно рад тому, что впереди у него пять часов, которые он надеется провести со своим новым предметом. Но тут его смущает взрыв смеха Нанетты, причину которого желает знать и Анжела. Марта шепчет ей что-то на ушко, и после этого все три принимаются хохотать.
Нанетта, притворяясь сконфуженной, признается ему, что у них нет больше свечи, и что, когда огарок, которым освещалась комната, потухнет, они очутятся в полном мраке.
— Что ж мы будем делать в потемках? — спрашивает Казанова, не выдавая своей радости.
— Будем разговаривать, — ответила Нанетта.
Освещая четыре молодых лица, свеча догорала, та свеча, что одна отделяла их от мрака… С каждой минутой она горела слабее, потом начала вспыхивать перед тем, чтобы окончательно погаснуть. Казанова пользовался этими последними вспышками, чтобы следить за личиком Анжелы, за тем впечатлением, которое производили на нее слова любви и все возрастающего волнения, и надеялся, что они принесут свои плоды, когда наступит полный мрак…
Как только желанная минута настала, он протянул объятия, чтобы схватить в них предмет своей любви! Анжела в эту минуту казалась ему не только одной Анжелой, но всеми теми разными Анжелами, которых он любил, той, что была в церкви, затененная своим молитвенником, той, что такая бледная, спала последним сном в гондоле, той, которую он знал маленькой девочкой…
Но объятия его встретили пустоту, и он услышал взрыв смеха. Анжела воспользовалась его красноречием только для того, чтобы
— Я слушаю вас, не проронив ни одного вашего слова, — сказала она, — но вы должны понимать, что приличие не позволяет мне оставаться так близко к вам впотьмах!
— Ложитесь на кровать и усните…
— Удивляюсь, как вам это кажется возможным, в присутствии сестриц. Давайте лучше вообразим, что мы играем в жмурки.
Тогда он вскочил и принялся ловить в темноте, но все было напрасно. Когда ему удавалось схватить одну из них, это всегда была или Нанетта, или Мартон, которые называли себя, как только он дотрагивался до них. И каждый раз Казанова выпускал добычу, преследуя лишь одну из трех.
Так проходила ночь. С досады Казанова принялся рассказывать им историю Рожера в «Ариосто», и как Анжелика исчезла с помощью волшебного перстня, доверчиво отданного ей влюбленным рыцарем.
Наконец, ночи остался какой-нибудь час… Тогда он дал волю своему гневу. Обращаясь к одной Анжеле, он осыпал упреками гордое чудовище, говоря, что ей не удалось бы продержать его пять часов в жестоком отчаянии, не будь они в полной темноте. Он не жалел страстных проклятий, он клялся ей, что вся его любовь превратилась в ненависть, и кончил тем, что посоветовал ей остерегаться его, так как он убьет ее, лишь только увидит.
Вместе с ночным мраком прекратилось и его красноречие. При первых проблесках рассвета, заслышав железный звук большого ключа в замке, означавший, что синьора Орио отперла двери, намереваясь идти к ранней обедне, Казанова схватил плащ и шляпу и собрался бежать.
Каково же было его удивление, когда, скользнув взглядом по молодым девушкам, он увидел, что их глаза полны слез. Пристыженный, огорченный, Казанова на секунду почувствовал, что готов убить себя… Он снова сел и, терзаясь своей грубостью, жестоко упрекал себя, что довел до слез этих прелестных девушек.
Он убежал, не сказав больше ни слова, и полный стыда и досады одновременно, бросился в постель, чтобы так и не уснуть.
Прошло два месяца, во время которых Казанова был в Падуе и там выдержал экзамен на доктора богословия.
Возвратившись в Венецию, он почти помимо воли отправился к синьоре Орио. Там он застал только Нанетту и Мартон, но когда он прощался, Нанетта передала ему тайком письмо, в котором была записка от Анжелы.
«Если вы решитесь, — писала она, — провести у нас еще одну ночь, вам не придется раскаиваться, потому что я люблю вас и хочу из ваших уст услыхать, продолжали ли бы вы меня любить, если бы я согласилась помочь вам стать презренным человеком…»
В сопровождавшем записку письме Нанетты, та просила его, «если он еще любит Анжелу — рискнуть еще на одну ночь».
Пылая жаждой мести, он принял приглашение и отправился к милым дамам в первый же праздничный день, захватив с собой две бутылки кипрского вина и копченый язык. Но застал только двух сестер. Они уверили его, что Анжела утром в церкви сказала им, что непременно придет к ужину.
Но настал и час ужина, а Анжелы не было. С досады Казанова остался ужинать с сестрицами, казавшимися ему более податливыми, чем Анжела. Они накрыли три прибора, а кипрское вино, к которому они не привыкли, придало им очаровательную веселость.