Любовь красного цвета
Шрифт:
Если любовь вырвалась наружу тогда, почему она не может сделать это теперь? И только тут Паскаль понял, что здравое поведение и взвешенные слова ни к чему не приведут. Здесь необходимо какое-то божественное вмешательство, для которого у него и определения-то не было. Сила воли тут не поможет. Любовь нельзя оживить насильно. Паскаль со страхом осознал, что любовь – такая же загадка, как оазис посреди пустыни. Это – дар Божий.
И все же дар этот продолжал ускользать. Паскаль и Джини удвоили свои старания. Их взаимная вежливость причиняла им обоим боль. В долгих разговорах за полночь они прикидывали различные варианты того, как может сложиться их будущее, но ни один из них – цивилизованных, предусматривающих взаимную заботу и равноправие – не казался подходящим. Паскаль предложил, чтобы они либо вообще перестали
Как-то раз он нашел противозачаточные таблетки, которые Джини опять начала принимать с прошлого месяца, и выкинул их в помойное ведро. Это явилось причиной крупной ссоры, однако, возможно, именно она стала поворотным пунктом во всей этой истории. В ту ночь и каждую последующую они начали заниматься любовью – ожесточенно, до беспамятства. Это происходило ночью, перед тем как, опустошенные и задыхающиеся, они засыпали в объятиях друг друга; это повторялось по утрам, когда они просыпались. Но теперь в этом действии появилось нечто новое: они страстно желали, чтобы оно повлекло за собой определенные последствия. Им казалось, что тогда, и только тогда смогут они изгнать злого духа, мешавшего им жить.
Эта перемена повлекла за собой и другие. Оба почувствовали, что постепенно, день за днем, к ним возвращается что-то утраченное ранее. Поначалу это выражалось даже не в словах, а – как и тогда, прежде – в прикосновениях и взглядах. А потом – сразу и неожиданно – все вдруг встало на свои места.
Ощутив непреодолимое желание увидеть Джини, Паскаль резко встал с кровати и быстро натянул на себя первую попавшуюся одежду. Спустившись босиком по лестнице, он остановился на пороге гостиной. Джини не слышала его шагов. Она с головой ушла в приготовление завтрака, и это до глубины души тронуло Паскаля. На голубом подносе, что стоял перед ней, Джини сосредоточенно расставляла тарелку, чашку, блюдечко и бокал. Бокал явно предназначался для шампанского. Паскаль задумчиво наморщил лоб. Из вазы, стоявшей на каминной полке, Джини взяла цветок, до половины обрезала его стебель и также положила на поднос. Казалось, ее очень волнует то, как будет лежать цветок. Сначала она положила его на тарелку, потом переложила на голубую салфетку и наконец пристроила рядом с бокалом. На Джини была ночная рубашка, а поверх – один из его свитеров, большой – не по размеру. Однако, несмотря на нелепый наряд, в ней ощущалась грация девочки. Голова Джини склонилась над подносом, отросшие уже волосы были взлохмачены со сна.
В этот момент Паскаль почувствовал, насколько сильно любит эту женщину. Это ощущение внезапно захлестнуло его душу, как волна невероятной силы. Даже сердце защемило. На несколько секунд он ослеп, будто вынырнув из какой-то черной бездны и вновь оказавшись под ярким солнцем. Паскаль непроизвольно поднял руку, словно собираясь прикрыть глаза от ослепительного света, и благодаря этому движению она наконец заметила его. Джини подняла голову и слегка вскрикнула от неожиданности.
Позже он думал, что в тот самый момент уже наполовину догадался, в чем дело. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Лицо Джини выглядело спокойным и слегка заспанным, словно она только что пробудилась от каких-то сновидений – гораздо более приятных, нежели его собственные. Ее прекрасные глаза расширились, и Джини сделала непроизвольное движение, словно хотела спрятать от него поднос. Как будто это было возможно! Затем выражение ее лица изменилось.
Глядя на нее, Паскаль начал понимать, в чем дело, и это прозрение заставило кровь в его жилах бежать быстрее. Выражение ее лица, ее взгляд, в котором одновременно читалось счастье и опасение… В этот момент Паскаль почувствовал к ней такую нежность, что у него перехватило дыхание. Он взял ее за руку и осторожно привлек к себе. Тесно прижавшись друг к другу, они молча стояли в гостиной. Джини ощущала, как бьется его сердце, прислушивалась к тому, что она едва не потеряла и что наконец-то получила назад. Возможно, женщины вообще сомневаются
Охваченное радостью, ее тело пело, и поэтому Джини не испытывала ни малейшего желания прислушиваться к предостережениям, которые все еще нашептывал ей внутренний голос. Она верила в то, что ей давно – уже много недель назад – удалось заглушить его. Теперь же она и вовсе уверовала в то, что в будущем их ожидает счастье. Если же Паскаль все еще не проникся таким убеждением, она исцелит его. Джини ощущала в себе силу и уверенность в том, что способна сделать это.
Сегодня для нее не существовало ничего невозможного. Она могла прикоснуться к скале, и оттуда забил бы родник, она была в состоянии сдвинуть горы. Начать жить заново? Нет ничего проще! Излечить израненное сердце? И это возможно! Она могла сделать это одним мановением руки, едва пошевелив мизинцем. Еще никогда в жизни Джини не чувствовала в себе такой женственности и такого огромного заряда силы. Она взяла руку Паскаля и, подождав, ощутила, как эта ее сила перетекает в его ладонь.
– Когда ты узнала об этом? – спросил Паскаль.
– Мне кажется, что сразу. На следующий же день. В следующую минуту. Но мне хотелось окончательно во всем убедиться, вот я и не торопилась рассказывать. А вчера я сходила к врачу.
– Вчера? Ты должна была сказать мне об этом.
– Мне хотелось обставить все как можно лучше. Я хотела разбудить тебя и потом… – Джини положила его ладонь на свой живот. – Как ты думаешь, это – девочка? Или мальчик? Мне кажется, мальчик. Твой сын. А ты знаешь его возраст? Я знаю точно: шесть недель, два дня и… м-м-м, да, примерно пять часов. Ты ведь помнишь…
– По-моему, помню. – Паскаль улыбнулся. – Хотя, учитывая то, сколько раз мы с тобой… В понедельник? Во вторник? Утром? Днем? Вечером?
– В понедельник. При лунном свете. У нас будет лунный ребенок. У нас… – Джини умолкла, увидев слезы на его глазах. – Скажи, ну скажи мне: ты хотел этого? Ты счастлив? Ты будешь его любить? Или – ее? А меня? Ты любишь меня теперь? Ты веришь мне? И всегда будешь? Ответь, пожалуйста, ответь мне, Паскаль!
Паскаль привлек Джини к себе и прижал ее лицо к своей груди – там, где билось его сердце. Он ощутил мимолетную грусть. Она появилась и тут же ушла. А затем так же быстро его посетило ощущение собственной старости, вызванное разделявшей их дистанцией – и в возрасте, и в опыте. К счастью, оно оказалось таким же мимолетным.
– На какой из вопросов я должен ответить в первую очередь? Ответы на все потребуют слишком много времени, дорогая.
Линдсей всегда плакала на свадьбах и, разумеется, на похоронах. Теперь она выяснила, что не может удержаться от слез и на крестинах. Сначала ее заставили расплакаться чудесные слова, которые произносил священник, затем она пустила слезу, глядя на мирно спавшего младенца Макса и Шарлотты, а под конец – оттого, что, когда на ребенка брызнули святой водой, малышка проснулась и жалобно захныкала.
Наконец служба закончилась. Выйдя из церкви вместе с остальными, Линдсей вдохнула воздух, напоенный ароматом майских полевых цветов, и двинулась вдоль тропинки, окаймленной могильными камнями. Тут ее поймал Марков.
– Великолепно! – зашептал он. – Только не переиграй. У тебя снова тушь потекла, а нам нужно скрытое волнение. Вытри глаза.
– Пошел вон, Марков, – сказала Линдсей, – я сейчас не лицедействую. Убирайся.
Марков ушел. Линдсей вытерла уголки глаз салфеткой и укрылась в сторонке, в тени деревьев. Отсюда она стала наблюдать за тем, как участники церемонии крещения собрались на лужайке перед церковью, чтобы сфотографироваться напоследок всем вместе. Тут были все известные Линдсей друзья и соседи Фландерсов, а также ее собственный сын Том, которого ради такого торжественного случая насилу упросили надеть костюм, со своей подружкой Катей, повисшей на его руке, Шарлотта, баюкавшая очаровательную виновницу торжества, и отец семейства. Макс буквально лучился и выглядел неестественно длинным, худым, костлявым и чрезвычайно гордым. По какой-то непонятной причине худоба его едва не заставила Линдсей вновь разрыдаться. Она тихо всхлипнула и утерла глаза промокшей салфеткой. Из толпы, собравшейся у церкви, до ее слуха долетали возмущенные голоса, принадлежавшие сыновьям Макса. Они громко протестовали: