Любовь-морковь и третий лишний
Шрифт:
– Убирайтесь, – завизжала тетка, – домик мой, я бумагу имею, Каролина его мне завещала за уход и заботу, нечего рот на чужое добро разевать! Ты кто?
– Никто, – попыталась я успокоить алчную особу, – а вы, очевидно, Мария Николаевна, соседка? Мне ничего не нужно от вас.
– Чего тогда приперлась? – слегка сбавила тон баба.
– Приехала за Епифаном, отдайте мне его, если не жалко!
Мария Николаевна скривилась.
– Так я бы с радостью, но его нет.
– Где же кот? – испугалась я.
– Ушел!
– Ушел?
– Ага!
– Сам?
Мария Николаевна уперла кулаки в тощие бока.
– Удрал, сволочь, мерзавец! Меня исцарапал, выл, как волк! Три дня визжал, а потом улетел! Небось подох! Туда ему и дорога.
– Спасибо, – прошептала я и вышла на улицу.
Над пыльной дорогой стояло жаркое солнце, слезы полились у меня из глаз, я машинально двигалась вперед. Давясь рыданиями, добрела до конца поселка, совершенно забыв про оставленную у бывшего дома Хованской машину. Бедный Епифан, милый, добрый кот, любимый ребенок Каролины Карловны, был выгнан после смерти хозяйки на улицу.
Думаю, Мария Николаевна просто вышвырнула животное вон. Странно, что Хованская оставила ей дом! Может, Мария Николаевна подделала завещание?
На краю поселка я присела на большой камень возле местной свалки и заплакала еще горше. Внезапно моих ног словно коснулся бархат, затем что-то легкое вспорхнуло на колени, тоненькие лапки обняли шею…
Я открыла глаза и заорала:
– Епифан! Ты жив.
– Мр-р, мяу, – еле слышно ответило несчастное животное.
Я схватила кота в объятия.
– Милый! Что с тобой стало!
Густая, переливающаяся шубка Епифана стала тусклой, тут и там сверкали проплешины, под шкурой кота просвечивали ребра, одно ухо было порвано, хвост покрывали болячки, впрочем, лапки тоже оказались осыпаны гнойниками. Но это был Епифан, пожелавший утешить меня, ласковый кот не стал злобным от выпавших на его долю испытаний.
Прижав к себе Епифана, я понеслась к машине, баюкая кота и приговаривая:
– Сейчас, мой любимый, сейчас. Сначала к врачу, потом домой, в теплую кровать, к миске с мясом. Потерпи немного, весь ужас позади, я с тобой.
Снова хлынули слезы, но на этот раз от радости, Епифан прижался мордой к моему лицу, и, когда я положила его на сиденье, на лохматых щеках кота блестели капли, то ли это были мои слезы, то ли Епифан тоже рыдал.
Кота мы вылечили не сразу, но в конце концов болячки отступили, и сейчас он стал прежним: большим, толстым и счастливым. Наши собаки спокойно приняли его в стаю, даже Рейчел, ненавидящая кошек, оказалась милостивой, наверное, вокруг кота такая добрая аура, что она покорила стаффордшириху, заставила ее полюбить Епифана. Знаете, доброта заразна, если вы на самом деле любите мир, то и он полюбит вас. Так что Епифана можно назвать счастливым, если б не одно обстоятельство. Живя у Каролины Карловны в Изобильном, кот имел возможность гулять во дворе, у нас, в городе, он лишен этой возможности.
Сегодня – мне надо было на работу после обеда, – выспавшись до полного одурения, я сводила собак погулять, потом вымыла им лапы, покормила, вернулась в прихожую, чтобы убрать на место поводки, и увидела Епифана, сидевшего с самым грустным видом у двери.
– Тебе хочется побродить по травке? – спросила я.
– Мяу, – ответил кот.
Я задумчиво поглядела на него, вытащила из тумбочки крохотные постромки, купленные когда-то для Ириски, йоркшириха теперь любимица богатых людей, у нее десятки ошейников и поводков, простенький ремешок Жанна забыла у нас.
«Сбруя» идеально подошла Епифану, во двор я вынесла его на руках, что оказалось не так просто, сейчас наш мальчик весит больше десяти килограммов.
Очутившись на травке, Епифан принялся мурлыкать, морда его расплылась в довольной улыбке, можете мне не верить, но британцы умеют смеяться.
– Ладно, – вздохнула я, – в теплое время года буду тебя пасти в скверике.
– Это Епифан такой стал? – заверещала Анька Григорьева, как всегда, тихо подкравшись сзади. – Bay, ну и жиртрест!
– Он просто крупный, – обиделась я, – кость широкая, и потом, стандарт породы такой…
Но тощая как килька Анька перебила меня:
– Жрет много, ну-ка, можно его поднять?
– Попробуй, – пожала я плечами.
Григорьева наклонилась и взяла Епифана на руки, кот недовольно прижал уши к голове, но промолчал.
– Говорю же, обжора, – резюмировала Анька, вон какие складки! Сажай его на диету, а то подохнет!
Животные, как люди, мрут от толщины. Вот я, например…
Мне оставалось лишь вздыхать, Анька помешана на диете, она постоянно считает калории, много лет не смотрит в сторону сахара, масла, хлеба, картошки, ветчины… В результате титанических усилий Аня приобрела землистый цвет лица, фигуру, похожую на швабру, и ненависть почти всей женской половины нашего дома. Бесцеремонная Григорьева способна ткнуть в вас пальцем и громко заорать: «Ой, Лампа, что это у тебя на талии бублики образовались! Бери пример с меня, немедленно садись на диету!»
Я, чей вес никогда не зашкаливает за пятьдесят килограммов, отношусь к таким заявлениям с юмором, но кое-кто просто готов убить Аньку.
– Жирный, жирный, – верещала Григорьева, – на кефир его! Кефир первое средство от всего!
Епифан, недовольно мяукнув, попытался вывернуться из тощих рук Аньки, но соседка вцепилась в него мертвой хваткой.
– У него объем талии больше, чем у меня, – заявила она, – кстати, посмотри, я опять похудела!
Скажи, шикарно выгляжу!
И тут меня осенило, как отомстить Аньке за все.
– Немедленно брось Епифана! – крикнула я.
– А че? – насторожилась она.
– Ты права, он очень толстый, знаешь почему?
– Ну.., жрет много!
– Нет, нет, Епифан болен, есть такое заболевание, называется.., э.., жирнюга!
Григорьева мигом разжала руки, кот шмякнулся на газон.
– Что?
– Жирнюга, – стараясь не расхохотаться, повторила я, – переносится крохотными, невидимыми глазом клещами, дико заразная! Стоит одной твари на тебя попасть, и все!
– Че будет?