Любовь, опять любовь
Шрифт:
Сара определила эту легкость взаимопонимания как свойственную общению с ребенком лет этак до одиннадцати, выросшим у тебя на глазах. Ну, например, с племянником. Это, однако, не относилось к Джойс, всегда настроенной на другую волну, которая отвечала на все своей робкой, беспокойной улыбкой. Дружба улыбками… Совсем неплохо. Легкость контакта с ребенком исчезает чуть ли не мгновенно по достижении им определенного возраста, с наступлением половой зрелости. Взрослые скорбят по этому поводу, а ребенок легко забывает былую дружбу, он (она) занят взрослением, самоопределением, которое исключает абсолютную открытость, полное доверие. И с кем у нее снова установилось такое детско-взрослое взаимопонимание? С двадцатишестилетним Биллом Коллинзом, которого так любила мать.
Но это взаимопонимание тонуло в общем водовороте, действующем как джакузи, бьющем струями со всех сторон, колющем,
Генри, падая — точнее, влетая — в стул рядом с Сарой, не переставал шутить. Ему нравилась пьеса — если это можно было назвать пьесой. Нравился состав исполнителей — сам подбирал. Он восторгался музыкой и подобранными к ней Сарой текстами. И радовался, что не присутствует Жюли, ибо не хватило бы энергии на ее обожание. И режиссер закатывал глаза, изображая влюбленного клоуна.
Часто подсаживался к Саре Ричард Сервис (Филипп). Скромный, серьезный, не без сюрпризов. Он оказался не в состоянии обеспечить себя, работая исключительно в театре, и преподавал в сельскохозяйственном колледже. В свое время отец его, человек практичный, фермер, убедил сына в том, что нельзя полагаться исключительно на театр. Сара шутила, что Ричард видит в Жюли барышню-крестьянку, ибо определил ее как выросшую в одном лесу и прожившую всю жизнь на окраине другого. Почему Жюли Вэрон покончила с собой? С одной стороны, из страха перед городом, с другой — испуганная угрозой одомашнивания. Об этом он спорил и с Салли, которая утверждала, что и в наши дни все еще очень близки к деревне, в той или иной форме. Беда Жюли в том, что она родилась женщиной. По крайней мере, у нее хватило ума не податься в актрисы. «Глянь на меня, — говорила Салли. — Много ли ролей нынче для толстой черной бабы? Нет, — смеялась она, — по пальцам перечтешь». Чаще всего Ричард и Салли обсуждали своих детей, у каждого их было по трое. Старшая дочь Салли в отсутствие матери присматривала за двумя младшими. О муже Салли никогда не вспоминала. Она хотела, чтобы дочь ее окончила школу и поступила в колледж, но попробуй убедить в необходимости этого упрямого подростка! «Дура набитая, говорю я ей. Настоящая дурища. Через десять лет вспомнишь, как мать уговаривала. Но разве ж она послушает!» Пятнадцатилетний сын Ричарда уже бросал школу, но затем его уговорили в нее вернуться. Схожесть ситуации при различных уровнях дохода. Дружба Ричарда и Салли выглядела трогательно, особенно если учесть, сколько между ними было отличий. Возможно, именно эти различия и вызывали замешанные на любопытстве уважение и даже нежность.
Вторая неделя — «неделя Реми». Эндрю Стед занят по горло. Происходит волшебное перевоплощение человека, которого трудно представить без лошади, в младшего сына аристократического семейства. Актер подчиняет роли свою индивидуальность, и главный инструмент этого преобразования — железная дисциплина. Или, возможно, самоотречение, терпение, вдумчивость… Подчинение тому, с чем сам можешь и не соглашаться. Эндрю эта трансформация привлекала и поглощала. Из фильма в фильм он кочевал бандитом, копом, ковбоем, хулиганом, начиная с самого первого, в котором изобразил конокрада. А что привело его сюда? Десять лет назад Эндрю ездил в Канны, где фильм с его участием получил приз. Один из дней он провел в холмах хинтерланда, посещая древние городки, случайно оказался в Бель-Ривьере и попал как раз к музыкальному фестивалю. Услышал сочинения Жюли Вэрон, особенно о них не задумываясь, а затем с удивлением обнаружил, что музыка эта не выветривается из головы. Музыка «трубадурского» периода. Его импресарио послал ему экземпляр пьесы «Жюли Вэрон», и Эндрю Стед отклонил приглашение на очередные съемки. Конечно, эта пьеса далека от всего, чем он раньше занимался, может быть, чужой он в ней… Но, с другой стороны, типаж… Эндрю опасался, что и в жизни его вне кино утвердился определенный типаж. Попытался вспомнить, каким он был до девятнадцати лет. В первый фильм он попал случайно, можно сказать, что и актером стал случайно. Да, Эндрю техасец, но это еще не значит, что он осужден всю жизнь скакать да размахивать лассо.
— Лошади и собаки не заменят пищи и воды, — процитировал он и обрадовался, что Сара определила автора: Диккенс, — хотя и не вспомнила, откуда цитата.
— Дэвид Копперфилд, — подсказал он. — Мало ли что кому кажется…
Эндрю Стед не казался человеком, нуждающимся в моральной поддержке и утешении; когда он садился рядом, Сара об этом и не думала. По-разному сидели эти люди рядом с нею. Билл Откидывался на спинку, балансировал, упирал руки в бока, болтал
— Всю жизнь выкинуть под хвост любви! — возмущалась Молли, и это возмущение заставляло Сару взглянуть на актрису и проследить направление ее взгляда, ясного, откровенного, даже невинного, но замутненного сомнением. Устремленного на Билла.
— Благодарение Господу, я живу не в то время, — говорила Молли Мак-Гвайр.
Эндрю сидел свободно, его мускулистые руки спокойно лежали на подлокотниках, отдыхали точно так же, как отдыхало его сильное тело, привыкшее подчиняться воле хозяина, взгляд светло-голубых глаз уже не воспламенялся и не было у них отсвета жарких плоскогорий северо-западной Аргентины. Казалось, Эндрю чего-то от нее ждал. Чего? Эта неясность беспокоила Сару, заставляла обдумывать свою роль здесь, в этой церкви, за этим столом, свою готовность похвалить или успокоить каждого, кто к ней обращался. Можно ли винить ее в неискренности? Пожалуй, нет. Ей все нравилось, а Генри вызывал восторг. И сама она неплохо поработала. Но иногда Эндрю напоминал ей Стивена своими суждениями. Судили они оба по-мужски, не красуясь, не стремясь нравиться. Еще одно их объединяло: волею случая они оказались в Бель-Ривьере в одно и то же время, оба подпали под влияние музыки Жюли.
Но музыка запаздывала, и отсутствие ее ощущалось все больше с каждым часом. Вот Эндрю в сцене с Молли внезапно смолк, замотал головой, попросил Генри повторить. Снова сбой, еще раз то же самое. Генри и Эндрю принялись совещаться, вокальные изобразили немую сцену, замерли декорацией. Генри подошел к Саре и объяснил, что Эндрю не чувствует ритма действия. И не он один. И ничего не поделаешь, пока не появится музыка. И он попросил Сару продемонстрировать. Что ж, Саре не впервой, опыт режиссуры у нее тоже немалый. Она вышла вперед, поймав себя на мысли, что радуется удачному наряду, не зря потратила время сегодня утром. на ней темно-синий рабочий комбинезон — но из шелковистой ткани. Не забыла серебряные серьги и изящные туфли. В этой сцене слова и фразу любовников подхватывали музыканты и певцы, получалось многоголосие; сказанное и спетое звучало контрапунктом.
Старо как мир — предать любовь, Тебя восславит стар и млад. Но ты — мой друг, а узам дружбы Предательства претят. Где дружество несет усладу, Любовь оставит только яд.Слова песни основаны на дневнике Жюли:
«Он любит меня, этот человек Поэтому он вправе вонзить кинжал мне в сердце, убить выстрелом в упор, и французский суд вполне способен изыскать способ к его оправданию. Crime passionel, преступление на почве страсти! Но он мой друг: Мой единственный друг. У меня нет больше друзей. Ни у кого не повернется язык похвалить тою, кто предал друга».
Поют три женских голоса, контртенор тянет слова «любовь» и «дружба», как бы подражая старинному шому, поддерживая юные голоса в их протесте.
Жюли тем временем обращается к Реми:
— Ты любишь меня. Ты моя любовь. Но ни одна душа не осудит тебя, если ты покоришься воле отца и оставишь меня. Однако если бы я была другом твоим и ты предал бы меня, от тебя бы все отвернулись.
Реми на это возражает:
— Я твой друг. Ты убедишься в том, что я твой друг. Я докажу тебе. Никогда я тебя не оставлю.
Жюли вздыхает:
— Ах, дорогой мой. Но ты ведь мой возлюбленный. А любовь убивает дружбу.
Голос Сары не силен, но чист и верен. Давно, когда она училась в Монпелье, ей советовали над ним работать, но она предпочла год заниматься музыкой. Сейчас она выступила уверенно, понимая, что не ударит в грязь лицом. Начав: «Старо как мир — предать любовь», — она почувствовала себя так, как будто выступила из тени в свет, вышла из роли пассивного зрителя и стала исполнителем. Не ново для нее руководить на сцене, показывать, учить, как сыграть, как спеть, но с этим составом исполнителей такое произошло впервые. Сара ощущала внимание окружающих, чувствовала на себе их взгляды, они были поражены ее уверенностью, совершенством. Сара почувствовала свою силу, ощутила радость, слишком сильную радость, как ей показалось.