Любовь уходит в полночь
Шрифт:
Разговаривать ни Ксении, ни Иствану не хотелось — а хотелось чувствовать себя растворенными в этом цветущем мире. Истван любовался своей юной супругой, а вокруг бушевало красками молодое лето. Истван и Ксения, взявшись за руки, с упоением вслушивались в радостную птичью разноголосицу — этакое певческое бесчинство, когда птицы вьют гнезда и самец привлекает самку замысловатыми трелями.
Путь занял один день, и к вечеру — солнце уже устремилось в закат — они были на месте. Их встретил дворецкий и прямиком, они лишь успели умыться и переодеться с дороги, провел к старику. Тот ждал их — это было видно — и волновался. Одет он был по-домашнему, и это было даже к лучшему: старый дед ждет в нетерпении «младое племя» — старая как мир притча.
Король Константин жадно их оглядел, не скрывая ни интереса, ни любопытства, — шутка сказать, он впервые видел свою внучку, как две капли воды похожую на его дочь! На глаза его навернулись слезы — как им и подобает навернуться на подслеповатые глаза старца, когда он видит цветение жизни в самом его разгаре… Что в этих слезах? Сожаление о невозвратности молодости? Жалость, что время возможной близости с родными ушло? И может быть, что-то еще, чего не понимал этот старик, так много лет пробывший на троне и растерявшийся при виде влюбленной молодой пары, явившейся пред его очи…
Разговор в первых фразах получился слегка напряженный, однако быстро приобрел теплоту и сердечность. Старик сидел в кресле — совсем седой, с пушистыми белыми усами, в феске с кисточкой, кожа его лица была красноватая, особенно возле носа, но он всем своим видом показывал, что еще держится. Истван и Ксения заняли соседние кресла, им принесли чай, но это было не главное. Главное — все чувствовали радость, что не таят друг на друга досады или обиды. Старик с интересом поглядывал на Ксению, потом со вздохом заметил, как же она похожа на его дочь, Лиллу, и стал расспрашивать, как они жили все эти годы. Ксения рассказала ему все, не избегая деталей. При рассказе о смерти родителей своей внучки король, не стесняясь, заплакал, трубно сморкаясь и промокая глаза большим белым платком. Он понял все, что пережила Ксения, и оценил характер своей дочери Лиллы, пожелавшей жить по велению сердца. И, казалось, в душе он был рад, что Лилла жила с мужем в любви и согласии. Ведь если забыть о политике и политесе, то с чем остается любой смертный, приблизившись к старости? Он не ответил на свой вопрос, промолчали и Истван с Ксенией. Но это молчание их сблизило еще больше. Старик, приняв вид торжественный и серьезный, благословил их брак, взяв с полочки под рукой икону, с которой он, видимо, теперь уже не расставался, и Ксения, когда ее дед Константин произнес: «Плодитесь и размножайтесь!», почувствовала, что таинство их брака обрело наконец завершенность. Вместо ее умершего отца эти слова произнес для нее дед, человек, родной ей по крови, то есть жизнь не останавливается… Она еле удержалась от слез — уж сколько она их пролила за последние сутки, что было странно, что они у нее еще есть и наготове.
Так они долго сидели втроем, обрадованные этой встречей, никто не разочаровал друг друга, и разошлись, когда уже брезжило утро. Истван и Ксения решили, что еще приедут сюда — погостят несколько дней, посмотрят окрестности. А в старика эта радость от предстоящей встречи влила новые живительные силы. Провожая их, он встал, вышел к самому экипажу и долго махал вслед рукой….
Эпилог
— Смотри, Истван, а это мы с тобой целуемся! — объявила за завтраком Ксения, привычно просматривая газеты.
Упиваясь уединением после того, как они еще раз навестили короля Словии Константина — Ксении очень нравилось называть его просто «дед» — и верхом объездили там все окрестности, делясь потом с «дедом» впечатлениями за ужином, который дед продумывал для них с особым тщанием, они боялись пропустить что-то важное в политических событиях Лютении и Европы. Важны были и на первый взгляд мелочи — как известно, дьявол скрывается в мелочах. А оба они шли негладкой дорогой к своему счастью, и сейчас оно не должно было лишить их ни глаз, ни ушей. Даже в медовый месяц. Который, кстати, незаметно подходил к концу.
— Что-то они не торопились опубликовать этот снимок. Выжидали… Хотя… Это мы с тобой пропустили газету! Снимок был опубликован сразу, а мы с тобой были заняты тем, любовь моя драгоценная, что тиражировали этот сюжет в реальности, и это лишь подтверждает подлинность факта, обнародованного на бумажных страницах…
— Милый, ты всегда найдешь победительный ход в рассуждениях! — засмеялась Ксения.
— Ну, в этом я твой ученик, душа моя. Подмастерье. Но независимо от даты в газете со снимком мы подаем народу хороший пример! Как ты считаешь? — серьезно заметил монарх, ставя на блюдечко чашку с остатками чая. — А снимок мне нравится! Я готов бесконечно позировать незримым фотографам! Ты готова, моя дорогая, предстать перед объективом?
Ксения молча одарила супруга влюбленным взглядом и продолжила ворошить газеты.
— А вот заметка о том, что мы решили открыть лицей для одаренных детей, чтобы они в нем учились наукам и учились там рисованию. Лицей под патронатом короля.
— Королевы!
— Ну, хорошо, я согласна взять лицей на себя. Но учти, самых талантливых я повезу в Италию, во Флоренцию. И я найду им учителя — настоящего, чтобы он с самых азов учил их тому, что они несут в себе искру Божию, как несет ее в себе любой талант.
— Вот это ты скажешь тем репортерам, которые придут вытряхивать из тебя душу, как вы, ваше величество, пришли к такой мысли, чтоб учредить лицей для бедняков…
— И я с удовольствием им расскажу, что прекрасно рисовал мой отец, но не имел возможности стать настоящим художником. Скажу, что увидела рисунки мальчика из бедной семьи и решила, что он будет учиться живописи! Я уже отправила письмо его матери. А вернемся в Мольнар, первое, что я сделаю, я их навещу.
— В тебе столько сил… Словно наш медовый месяц еще и не начинался.
— А мне он только придает сил! — лукаво улыбнулась Ксения, королева Лютении. — Послушай, а вот еще материал! Ты был прозорлив относительно Джоанны и Роберта! И снова это газета, которую мы пропустили… Никакой дисциплины в соблюдении наших главных обязанностей!
— Что такое? Мы плохо выполняем наши супружеские обязанности? Разве не они — главные? Объявляю протест, ваша честь! Это ложное обвинение и карается по закону. Мы еще вернемся к обсуждению этого вопроса — ближе к вечеру! — Истван выразительно посмотрел на жену. Она ему улыбалась. — Так что там Джоанна?
— Джоанна и Роберт!
— Да-да, разумеется. Пресса уже ухватилась за них? Ну-ка, ну-ка. — Истван поднялся и, потирая руки, обошел стол и взял газету из рук Ксении.
Встав в позу античного воина-победителя, тоном глашатая на главной площади города победившей страны монарх зачитал вслух небольшую заметку:
«Самая яркая человеческая черта — любопытство. А самая яркая семья — королевская. Значит, следует предположить, что самое сильное человеческое любопытство — к королевской семье: кто к кому дружески расположен, кто кого ненавидит, кто что предпочитает в одежде, какие у кого любимые блюда и развлечения? И, вне всякого сомнения, апофеоз любопытства — кто с кем сочетается браком? А дальше — любопытство второго уровня, но силой не уступающее любопытству первого, верхнего уровня: все хотели бы взглянуть на платье невесты-принцессы, которая становится королевой, и как смотрел на нее принц-жених, становясь после венчания королем; кто их поздравил первым, как вели себя друг с другом новоиспеченные свекровь и теща… Но что, если принц или принцесса сочетается браком с любимым, в жилах которого кровь течет недостаточно — или вовсе не — голубая? Надо ли спасать репутацию королевской семьи, если ее постиг мезальянс — в любом его виде — и подается он под изысканным соусом?