Любовь в наследство, или Пароходная готика. Книга 1

Прежде мне уже приходилось не однажды замечать — и, надеюсь, выпадет возможность заметить это еще не раз, — что иногда названия сочиняются для романов, а иногда — романы ради названий. В моем случае можно привести два выдающихся примера написания романов ради названия: «Кружева королевы Анны» и «Дорога вдоль реки». В еще большей степени это утверждение справедливо для настоящего романа.

Прошло почти десять лет с тех пор, как я впервые услышала словосочетание «пароходная готика», обозначающее тип архитектуры, навеянный стилем плавучих дворцов — пароходов, что ходили по Миссисипи во время ее Золотого века. Этот стиль был утвержден отставными капитанами и богатыми плантаторами, которым захотелось, чтобы их постоянные жилища как можно больше походили на роскошные речные суда: первые привыкли командовать ими, а вторые — путешествовать на них. Меня поразили

убедительность и оригинальность этого названия, состоящего всего из двух слов, и, услышав его, я мгновенно представила себе намного четче, чем когда-либо, то время и образ жизни. А вскоре, когда я поздним вечером проезжала вдоль реки, где-то между Новым Орлеаном и Батон-Руж, за крутым поворотом шоссе передо мной внезапно возник великолепный особняк, прямо-таки олицетворяющий это понятие, столь поразившее меня ранее. И почти так же внезапно я осознала, что должна написать роман под названием «Пароходная готика».

ФРЭНСИС ПАРКИНСОН КИЙЗ

Для марта день выдался довольно теплый, и незнакомец, уже с полчаса шагавший по дороге вдоль реки, достал из кармана фрака красивый вышитый носовой платок и промокнул им вспотевшее лицо. Затем легкими движениями отряхнул узкие серые брюки и до блеска вытер башмаки с резинками. Ему не хотелось прибыть к месту своего назначения потным и пыльным.

Он остался весьма доволен своим внешним видом, когда рассматривал себя в тусклом зеркале номера в грязном маленьком отеле с претенциозным названием «Гранд-отель» Пьера Маре. Несколько секунд он вертел в руках огромный бант черного шелкового галстука, прежде чем повязать его; и, безусловно, последним штрихом изысканности стали плоские золотые запонки на накрахмаленной рубашке, недавно заменившие там огромные бриллианты с явными изъянами, которые он носил очень долго. Люси никогда ничего не говорила насчет этих небезупречных бриллиантов, равно как и о самом крупном и самом дефектном, ранее украшавшем безымянный палец на его левой руке. Однако он запомнил ее взгляд, брошенный однажды мельком на камни, и заметил, как изменилось выражение ее лица, когда он вместо них надел золотые запонки и тяжелую золотую печатку со своими инициалами, повторяющимися на брелоке, свисающем с цепочки на белом жилете.

Что ж, он потратил некоторое время, чтобы освоить манеру одеваться, как подобает джентльмену, и постепенно с благодарностью оценил то, что от природы был красив — поэтому хорошо одеваться было ему нетрудно. Если бы его живот не остался по-прежнему плоским, как у шестнадцатилетнего мальчишки, то, наверное, и не надо было бы привлекать к нему внимание при помощи золотой цепочки. Мышино-серые брюки великолепно сидели на его стройных бедрах, а фрак из тонкого сукна с шелковистой отделкой цвета бургундского вина не выглядел бы столь эффектно, если бы его крой не подчеркивал ширины плеч. Кроме того, приятно было осознавать, что вдобавок ко всем дарованным ему преимуществам фигуры свежий цвет лица создавал обманчивое впечатление, что он ведет активный образ жизни на природе, дабы иметь внешность человека с цветущим здоровьем и не беспокоиться о том, чтобы придать блеск своим светло-рыжим волосам, и без того пышным и блестящим.

Он провел гребешком из слоновой кости по небольшому пробору, затем по волнистым локонам на висках, после чего пристроил на голове сверкающий серый цилиндр. Последнее, что он сделал перед выходом из номера, — это пригладил короткие бачки. Еще и часу не прошло, как он побрился превосходной шведской бритвой, но все-таки еще раз хотел удостовериться… И хотя щеки и подбородок были безукоризненны, он слегка нахмурился при виде отражения своей руки в зеркале, перед которым все еще стоял. Ибо она была мягче и белее, чем следует быть руке энергичного, сильного человека. Она контрастировала со свежим, здоровым видом его лица. Надо что-то предпринять. Возможно, полезно поездить верхом по плантациям, побольше бывать на солнце, почаще натягивать поводья… Ладно, сейчас надо как можно скорее добраться до места назначения и выяснить, каковы там перспективы. Он уже сказал неряшливой негритянке, приносящей утренний кофе и полуденный завтрак в его заскорузлый номер, чтобы она прислала к нему кого-нибудь из платной конюшни «Гранд-отеля» Пьера Маре. И как раз когда он пристраивал на голове шляпу, раздался долгожданный стук в дверь.

— Достанешь лучший экипаж, да прямо сейчас, понял? — обратился он к улыбающемуся негру, явившемуся на его зов.

— Прастите, кэптан, но севодня у нас нет для вас экипажа, — ответил парнишка, хихикая, словно это было необыкновенно смешно. — У нас всего-то две коляски, и обе уехали, да, да. Хи-ха-ха!

И он разразился пронзительным, кудахтающим смехом, словно только теперь полностью осознал всю комичность ситуации.

Незнакомец раздраженно махнул рукой.

— Тогда зайди в другую конюшню, — распорядился он. — Несомненно, здесь у кого-нибудь есть лошадь и коляска, которые можно нанять за наличные деньги!

— Сказать по-честному, кэптан, тут нету больше колясок, совсем нет, — снова хихикнул негр. — Да и воще наши коляски слишком жалкие для такого жельтмена.

— Как я понимаю, мне придется добираться на своих двоих. А что касается тебя, то, кажется, я уже говорил, чтобы ты не лыбился, когда стоишь передо мной! Убирайся к дьяволу!

Не дожидаясь повторного приказания, мальчишка быстро испарился, а раздраженный постоялец пожал широченными плечами, извлек из желтой кожаной коробочки ситару и прикурил ее от серной спички. Затем вышел из номера, быстро спустился по расшатанной лестнице, пересек некое свободное пространство, именуемое вестибюлем, и оказался на улице. Напротив отеля имелась заросшая сорняками подъездная аллея в виде полумесяца, которую завершал кривой спиленный кипарисовый ствол, укрепленный козлами и, очевидно, служащий для привязывания лошадей. Еще в поле зрения находились лавка с тентом над входной дверью, видавшая виды старенькая церквушка с граненым шпилем и длинный кирпичный сарай — по-видимому, какой-то склад. За всем этим великолепием виднелась широкая дорога, с одной стороны окаймленная насыпью, а с другой — бескрайними полями, тянущимися до заболоченного леса.

— Конечно, нельзя ожидать, чтобы суша была похожа на реку, — бормотал незнакомец себе под нос, — но чтобы такая чертовская разница!..

Никто не заговорил с ним, пока он пересекал вестибюль. Вчера вечером, когда он сошел со сходней, с ним спустились только трое белых мужчин — скорее всего, лавочник и его помощники. На какой-то миг они прекратили подсчитывать свои тюки и корзины с кладью, и даже при тусклом свете металлических закопченных фонариков незнакомец смог заметить насмешку в их взглядах, брошенных на его красивый яркий саквояж. Затем все трое почти одновременно нарочито повернулись к нему спиной. Вот и теперь невысокий гостиничный клерк и какие-то праздно шатающиеся возле отеля бездельники точно так же, окинув его презрительным взглядом, тут же отворачивались. Что ж, видимо, здесь не в первый раз к приезжему относились как к парии [1] и наверняка уж не в последний. Если в нем сразу определяли саквояжника [2] … Но разве все это имеет значение, если Люси, весьма далекая от того, чтобы неверно оценить его, с самого начала доверилась ему и наконец полностью подтвердила это доверие, вручив ему свое будущее?

— М-да, как все изменилось… чертовски изменилось, — повторил он, на этот раз погромче. Река с земли выглядит совсем иной; настолько же неузнаваемой кажется и земля, если рассматривать ее с палубы движущегося парохода.

Прежде всего, как пассажир судна, он всегда ощущал постоянное движение, и не просто пульсирующий ход парохода или непрерывное течение, подтачивающее материк и песчинку за песчинкой уносящее его в море. Берега реки, похоже, тоже пребывали в движении, медленно, спокойно, не спеша и без остановки проплывая мимо и пропадая из поля зрения, то приближаясь, то исчезая… Здесь же, на берегу, преобладало впечатление повсеместной неподвижности. Оттуда, из-за затапливаемой зоны между рекой и дамбой, сама река казалась металлически неподвижной. Словно даже время остановилось. А пылинки, сонно висящие в воздухе над залитой солнцем дорогой, будто остались здесь от телег, проехавших еще накануне. Неужели пароход доставил его в этот неподвижный, застывший мир всего лишь вчера вечером?..

Поток его размышлений был прерван появлением сморщенной негритянки, ковыляющей ему навстречу вдоль реки по той же дороге, по которой он тащился уже более получаса. Она была в бесформенном ситцевом одеянии, а на голове ее красовалось три широкополые, грубо сплетенные из листьев пальметто [3] шляпы, насаженные одна на другую. Он вспомнил, что уже видел эту старуху рано утром с верхней галереи гостиницы, когда она, прихрамывая, брела по дорожке. Навстречу ей шли двое мужчин, увлеченных беседой. Как только их пути пересеклись, она сорвала с головы две шляпы, перевернув их, протянула к мужчинам и при этом вкрадчивым голосом проговорила всего одно лишь слово: «Подайте!» Оба бросили в протянутые к ним шляпы по мелкой монетке. Третья же шляпа оставалась на голове женщины, защищая ее курчавую макушку от палящего солнца. Сейчас она приблизилась к нашему страннику и проделала то же самое, если не считать того, что сняла только одну шляпу. Незнакомец порылся в кармане, извлек три серебряных доллара и бросил их старухе.