Любовь

Картер Анджела

Его портрет, сделанный Робертом Мэпплторпом и напечатанный в цветных воскресных приложениях два или три года назад, показывает, что он совсем не изменился, если не считать кольца в соске.

Ли вытащила из трясины вины, страданий, импотенции, жалости к себе и злоупотребления наркотиками и алкоголем строгая и страстная молодая внештатная учительница английского, которая в то время была членом Социалистической рабочей партии (или, как ее тогда чаще называли, «Социалистического интернационала»). Ли до сих пор считает, что Рози так неотразимо привлекло его имя, поскольку едва ли что-то другое в нем можно было тогда счесть привлекательным.

С миссионерским рвением она старалась вернуть его

душу революции, а тело — женщинам и примерно к 1972 году неохотно пришла к выводу, что революция Британии грозит еще не скоро, а их первый ребенок уже на подходе. Ее отец, владелец газетного киоска из Южного Лондона, предложил им достаточно денег, чтобы хватило на первый взнос за небольшой дом, если они узаконят внучку. Так были предопределены их судьбы. Ли сейчас живет на улице — двойнике той, на которой вырос; тетке его жена бы понравилась. Он смутно дается диву, когда что-то — может, Джими Хендрикс по радио или случайная встреча на улице с бывшим преподавателем философии — напоминает ему о горячей, блистательной, жестокой юности.

Ли оказался весьма приличным учителем. Он крайне добросовестно работает в большой (2800 учеников) средней школе, активно участвует в профсоюзной деятельности; готовит дома тоже преимущественно он — Рози в этом отношении обделена талантами. Обычно он слишком устает, чтобы изменять ей, даже если бы ему выпал такой случай.

Когда они с Рози только начали жить вместе, много времени у них уходило на анализ того, почему отношения Ли с Аннабель закончились катастрофой. Сначала Рози считала, что дело, видимо, в простой трагедии единства места и времени: трое людей, которым никогда не следовало иметь друг с другом ничего общего, насильно сведены вместе обстоятельствами вне их контроля — такими, как рождение и любовь. Ей не хотелось самой обвинять во всем Ли или чтобы Ли винил себя. Но, познакомившись с женским движением и приняв его всей душой, она поняла, что другого выхода нет, и возложила на Ли вину за грех деянием и недеянием, а в особенности — за то, что он поднимал руку на Аннабель, это хрупкое трагическое существо.

К тому моменту как ввели трехдневную рабочую неделю, призрак Аннабель уже так действовал им на нервы, что переносить этого Рози больше не могла, забрала малышку и вернулась в отчий дом. Ли терпел их отсутствие с неожиданным стоицизмом, продолжал выплачивать за дом и держался подальше от выпивки и женщин; каждый вечер заходил в комнату, где на стене по-прежнему одиноко трепыхался драный плакат с Минни-Маус в костюме летчицы, и смотрел на пустую детскую кроватку с таким напряжением, что, казалось, пытается телепортировать ее обитательницу домой единственно силой воли.

В то же время мужчине требуется много сил, дабы признать, что он вел себя по-скотски, — даже мужчине, настолько подверженному мазохистскому самоотречению, как Ли. А в тот период, когда он вел себя хуже всего, то даже не подозревал, какая он выдающаяся свинья. Теперь же ему невыносима одна мысль о том, что его дочери могут встретить в жизни молодых людей, похожих на него тогдашнего; он не догадывается, что одна такого уже встретила.

Рози наконец разрешила их спор к собственному удовлетворению, решив, что да, он был лицемером, но если ей суждено оставаться гетеросексуальной женщиной, в своем упорстве она может зайти гораздо дальше и с худшими последствиями. Кроме того, малышка обожала папу, и маме было кошмарно думать, что она их разлучила. Поэтому они вернулись домой — на пике приглушенного и, как выяснилось, иллюзорного оптимизма, вызванного победой лейбористов на выборах 1974 года.

К тому времени Ли восстановил свою приятную внешность и расположение духа. Даже теперь, склонный к полноте в свои сорок с хвостиком, физически Ли довольно

блистателен, иначе в нем бы не было смысла. Прилюдно Рози никогда не признается в том, какое наслаждение получает от того, что с нею рядом — этот светловолосый взъерошенный мужчина: в их суровых кругах это не может считаться основанием долгого брака. Однако для самих Рози и Ли это играет важную роль. Они часто ссорятся, но, что бы Ли ни говорил, он всегда ей благодарен за то, что она вытащила его из его личной Палаты ужасов, хоть иногда его это и возмущает; в конце концов, на той же самой Палате ужасов Баззз сколотил небольшое состояние.

После воссоединения семейства за первой малюткой должным образом последовала вторая. (Третья, поздняя, — еще грудная.) Ли поразило неистовство собственной страсти к детям. Рози устроилась на работу в Культурный центр. Ли перешел в другую школу заместителем начальника кафедры. Мелочи повседневной жизни поглотили их.

Почему же Ли должен быть вознагражден такими прочными семейными отношениями? Что, если это не столько награда, сколько наказание? Какой человек в здравом уме добровольно предпочтет жизнь, состоящую из тяжелого труда, идеологической целостности и принудительного быта в английской провинции, запредельному шику Нью-Йорка? Губы Рози белеют и сжимаются в тонкую полоску, когда приходит черед их пожизненным разногласиям. Она, например, точно предпочтет. Она вспоминает, как Ли свел с ума свою первую жену, а затем и убил ее. Она напоминает ему об этом; у них с Ли — редкий талант ничего не прощать. Она едко предполагает, что вырождение у Ли — это семейное. Они яростно ссорятся. Дочери-подростки в своей комнате на чердаке прибавляют звук проигрывателя, чтобы заглушить шум снизу. На втором этаже плачет младенец. Звонит телефон. Рози хватает трубку. Звонят из приюта для женщин. Она пускается в воодушевленную беседу об избиении жен, а мужу показывает неприличную фигуру из пальцев.

Вопящий младенец обильно извергает из себя вонючее вещество, цветом и консистенцией напоминающее пюре из шпината. Ли встревожено изучает эти выделения, как римский прорицатель вглядывался бы в кишки животного. Он моет малышку, бормоча себе под нос что-то о недостаточно развитом у Рози материнском чувстве — только для того, чтобы заглушить беспокойство: если так будет продолжаться, то завтра прямо с утра нужно везти ребенка в поликлинику. Он некоторое время вышагивает по комнате, прижимая горячее несчастное тельце дочери к груди, на которой по-прежнему вытатуировано сердце; Рози к нему так привыкла, что уже не замечает. Неожиданно хнычущая малышка зевает во весь рот, успокаивается и засыпает, снова похожая на благословенное дитя.

Отец целует ее влажные волосенки и кладет на бок в постельку. Другие девочки, воспитанные в почтении к ее тираническому режиму сна, выключают громкую музыку, но, поскольку уже превратились в хладноглазых незнакомок, приглушенным шепотом продолжают обсуждать человеческие недостатки своих родителей.

О, какая боль, думает Ли о своих детях, о утонченная боль безответной любви! Единственная подлинная рана, что они наносят тебе, это сладкое их проклятье — месть другого пола.

Примечания

С. 6.... жилище скорее для гуигнгнмов, чем для нормальных лошадей… — Гуигнгнмы — разумные лошади в четвертом из «Путешествий Гулливера» Джонатана Свифта (1726).

С. 12. Привет, Алеша… — намек на Алешу Карамазова из романа Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» (1879—1880).

С. 20. День Империи — праздновался в Великобритании в 1903—1958 гг. 24 мая, в день рождения королевы Виктории (1819—1901).