Любовная лирика классических поэтов Востока

Удивительным свойством обладает любовная лирика прошлого — какой-то особой, непостижимой независимостью от времени, почти абсолютной неувядаемостью. Самые старые по возрасту строки любви, созданные тысячелетия назад безымянными поэтами Древнего Востока, эллинкой Сафо, римлянами Катуллом и Овидием, воспринимаются в XX веке как отзвуки чувств, по сути своей таких же, как наши.

Дань времени платят неизбежно все, даже самые славные творения духа, но для стихов о любви она минимальна или ее нет совсем. Лирические герои здесь —

наши живые собеседники, порой наши двойники, почти мы сами. Вся полнота переживаний, породившая эту лирику, доступна нам и зачастую изведана нами. И голос влюбленного поэта, звучащий из невообразимой дали времен, по-своему и щедро помогает восполнить сегодняшний дефицит счастья.

Почему это происходит — сразу ответить трудно. Борис Пастернак в «Замечаниях к переводам из Шекспира» пишет: «В ряду чувств любовь занимает место притворно смирившейся космической стихии. Любовь так же проста и безусловна, как сознание и смерть, азот и уран. Это не состояние души, а первооснова мира… Самое высшее, о чем может мечтать искусство, — это подслушать ее собственный голос, ее всегда новый, небывалый язык».

И, видимо, высокая степень овладения этим небывалым языком, ритмом и мелодиями этой безначальной космической стихии и есть причина того, что старинные стихи о любви проникают, не постарев, не став уважаемой музейной окаменелостью, к новым народам, в новые эпохи, звучат в переложении на новые наречия, передают свою жизненную силу и красоту новым и новым поколениям любящих и любимых.

Думаю, что в полной мере мы можем это сказать и о средневековой любовной лирике народов Востока, написанной на арабском, персидском, турецком языках. Создавалась она поэтами стран, расположенных на огромном пространстве — от предгорий Гималаев до берегов Атлантики. Стихи, представленные на страницах этой книги, охватывая более двенадцати столетий — период с VI по XVIII век, — тем не менее восходят, на наш взгляд, к одному общему литературно-творческому источнику, из которого вплоть до наших дней черпают мастера поэтического искусства, пишущие о самом человечном из всех человеческих чувств.

…Седьмой век нашей эры. Аравийский полуостров. Юноша Кайс ибн аль-Мулаввах из племени Бену Амир слагает стихи о своей несчастной любви к Лейле, которая отдана в жены другому. Бедуинские поэты Аравии издавна воспевали любовь. Но не знающая пределов страсть к одной-единственной и никем не заменимой женщине, охватившая Кайса и воплотившаяся в его стихах, — нечто дотоле неслыханное, не имевшее аналогий и прецедентов ни в жизни, ни в поэзии.

Любовь эта представляется современникам поэта безумным наваждением, тяжелой болезнью души. Родичи увозят Кайса для исцеления в Мекку, к священному черному камню — Каабе. Но вместо мольбы об избавлении от недуга поэт обращается к богу со стихами, в которых просит не лишать его любви к Лейле, «не исцелять больного», не отлучать от самого важного, по его убеждению, священного завета — любить, от самого бесценного дара, какой может выпасть на долю смертного, ибо он не в силах — не может и не желает — отречься от своего всепоглощающего чувства. «Болезнь» неизлечима, она остается с поэтом до самой кончины. Кайс навсегда входит в арабскую поэзию, а затем и в литературу множества народов под именем Маджнуна — «обезумевшего от любви».

Маджнун — герой бесчисленных и разноязыких песен, стихов, фольклорных повествований. О его любви к Лейле сложены поэмы великими творцами литературы Востока — Низами, Дехлеви, Джами, Навои. В наше время ему посвятили поэмы Аветик Исаакян и Луи Арагон. Имя Маджнуна давно — на Востоке и на Западе — стало нарицательным: так называют верного влюбленного, охваченного неисцелимой страстью.

В чем причина столь поразительного бессмертия юного бедуинского поэта? Вероятно, в том, что любовь Маджнуна, запечатлевшись в поэтическом слове, стала удивительным нравственно-эстетическим открытием — в конечном счете для всего человечества. Она раскрылась не как одно лишь чувственное влечение, а прежде всего как беспредельное и самозабвенное, не ведающее никаких преград и запретов, бескорыстное и самоотверженное чувство, целиком и без остатка заполнившее все сознание любящего. Поэт на опыте собственной жизни открыл истинную сущность любви, заключающуюся в том, что полюбивший добровольно отказывается не только от всех иных радостей и соблазнов мира внешнего, но даже от своего — обособленного — внутреннего мира, от самого себя, тем самым полностью самореализуясь как личность, предельно и до конца раскрывая все свое духовное богатство. Эта сущность любви в стихах Маджнуна выразилась гармонично, искренне, индивидуально неповторимо, и отсюда берет начало один из истоков той любовной лирики — как восточной, так и западной, — которая пришла на смену древней эротической поэзии и донесла до наших дней подлинно человеческий взгляд на любовь.

Такое понимание любви имел в виду Фридрих Энгельс, когда писал: «Современная половая любовь существенно отличается от простого полового влечения, от эроса древних. Во-первых, она предполагает у любимого существа взаимную любовь; в этом отношении женщина находится в равном положении с мужчиной, тогда как для античного эроса отнюдь не всегда требовалось ее согласие. Во-вторых, сила и продолжительность половой любви бывают такими, что невозможность обладания и разлука представляются обеим сторонам великим, если не величайшим несчастьем; они идут на огромный риск, даже ставят на карту свою жизнь, чтобы только принадлежать друг другу… Появляется новый нравственный критерий для осуждения и оправдания половой связи: спрашивают не только о том, была ли она брачной или внебрачной, но и о том, возникла ли она по взаимной любви или нет?» [1]

И именно такое истинно человечное отношение к любви и любимому человеку, это, если можно сказать, «маджнуновское» начало стало определяющей основой, характерной чертой любовной лирики лучших мастеров арабского, персидского, турецкого классического стиха.

Конечно, этой поэзии мешал полностью раскрыться веками нараставший груз литературных условностей и традиционных канонов. На любовные стихи зачастую ложился налет мистико-теологических иносказаний. Иной раз тщетными оказывались попытки поэтов сохранить свое лицо, уберечь лучшее в своем творчестве от требований феодальных властителей, от цензуры религиозных фанатиков и ортодоксов, ревнителей аскетической морали и попросту влиятельных людей, не любящих и не понимающих поэзию.

Жизнь была, как правило, жестко регламентирована, и для задыхающегося в этой атмосфере поэта оставалась единственная отдушина, единственная сфера «тайной свободы» — мир личного, интимного. Что было делать? Воспевать череду свиданий и разлук, радости застолья и ложа, телесную красоту своей избранницы, жажду земных наслаждений? Но лучшие поэты не могли ограничиться только этим и в своих стихах выше всего ставили искренность, самозабвенность и свободу своего чувства, — а такое было подозрительно и опасно, это подрывало господствующую мораль и общепризнанный образ жизни. Певец такой любви ставился на одну доску с еретиком и богохульником и зачастую подвергался гонениям.

И все-таки любовная лирика, достойная так называться, — стихи, полные изящества и блеска, отличающиеся яркой и красочной образностью, темпераментным и гибким ритмом, гармоничной звукописью, богатством и многоцветностью поэтического языка, — пробивала дорогу в мир. Голос поэта — зов вольной страсти, не признающей каких-либо ограничений, голос, славящий нежность и доброту, полный жизненной силы, одновременно целомудренный и чувственный, утверждал бессмертие и неповторимость любви вопреки всему мертвящему и неполноценному, чужой злой воле, слепым случайностям и повседневным невзгодам. И нельзя не согласиться с Гегелем, который, оценивая в своей «Эстетике» восточную классическую лирику, подчеркнул, что в ней «непрерывно звучит тон радости, красоты и счастья».

В любовно-лирическую поэзию, эту бесконечно длящуюся всемирную «песнь песней», арабские поэты средневековья внесли свою, ничем не заменимую ноту. Рожденная в бедуинских шатрах, под звездным небом аравийских пустынь, в долгие часы перекочевок и стоянок, лирика арабов отмечена именами замечательных мастеров поэзии, творивших в самых разных краях огромного арабо-мусульманского мира, сложившегося в средние века.

Имруулькайс(ок. 500–540) — один из самых знаменитых поэтов доисламской эпохи, выходец из североаравийской племенной знати, долго вел жизнь беспечного стихотворца-бродяги. Он создал небольшую лирическую поэму — муаллаку «Постойте! Поплачем!», которая в последующие столетия стала предметом поклонения и образцом для множества поэтов. Стихи Имруулькайса о любви удивительно непосредственны и обаятельны. Он восхищается земной красотой, прелестями возлюбленной, радостно и подробно описывает ее внешность, воспевает свои любовные подвиги — тайные ночные свидания, похищения красавиц, учинявшиеся наперекор строгим и жестоким семейно-родовым нормам и запретам.