Любовница Фрейда
Шрифт:
— Ты мог бы написать мне, сообщить…
— Я писал. Я ведь сказал определенно, что приеду.
Минна встретила его взгляд и осознала, что чувства ее не изменились. Она хотела, чтобы Зигмунд остался, и хотела, чтобы ушел.
— Давай прогуляемся, Минна. Пойдем в кафе и поговорим.
— Сейчас не самое лучшее время…
— Так что ты предлагаешь? Я пересек полстраны, чтобы увидеть тебя. Мы можем встретиться в другое время или выпить кофе немедленно.
Зигмунд взял ее за руку, и они стояли, не говоря ни слова.
— Только кофе, — произнесла она, высвободив руку из его ладони и стараясь сохранить самообладание.
Минна оставила Зигмунда в прихожей, набросила пальто, взяла шляпку и быстро взбежала к себе в комнату, умылась и наскоро причесалась. Потом, не боясь быть замеченной, вышла с ним на свежий холодный воздух. Они двигались по улице по направлению к реке, и Зигмунд мягко положил руку ей на поясницу, помогая пробиться сквозь толпу уличных разносчиков. Минна глубоко вздохнула, когда они входили в таверну, и последовала за ним к столу с видом на реку. Они сели, и он заказал бутылку вина и фрукты, сыр и хлеб.
Далее последовала учтивая беседа, обмен новостями. Минна с недомолвками описала смерть Беллы, долгий период траура, уход Луизы из реальности. Фрейд сострадательно кивал, но не забывал наполнять бокалы и рассказывал о непрекращающемся противодействии коллегии психиатров в Вене и о своем негодовании из-за их отказа помочь в его исследованиях.
Минна смотрела на него, временами не видя, словно ее затягивал водоворот звуков. Она пила, не останавливаясь, но губы запеклись, во рту пересохло из-за нервного напряжения.
— Итак, моя дорогая, Франкфурт еще не стоит тебе комом в горле?
— Я не буду работать у Касселей, у меня есть несколько предложений….
— В качестве кого?
— Как получится, может, займусь чем-то новым, без проживания.
— Например?
— Секретарша, или в школе, или… можно продавать шляпы.
— Продавщица? — засмеялся Зигмунд, не совсем уверенный, шутит она или серьезно. — Чушь. Это неприлично.
— Ты не из тех, кто может судить о приличиях. Почему бы мне не торговать женскими шляпками? Красивыми. Из Парижа. По последней моде. Ну, те — с ленточками, перьями и дохлыми бабочками.
Он скептически смотрел не нее, а она продолжила:
— Шляпы делают женщин счастливыми. Я никогда не видела несчастной женщины, выходящей из магазина, где торгуют шляпами. Чего не скажешь о твоих пациентах.
— Милая моя, наверное, пребывание в одной комнате с трупом отразилось на твоей способности мыслить.
Фрейд откинулся на спинку стула, зажег сигару и принялся размышлять над ситуацией. Он и раньше так смотрел. Такой взгляд бывает у человека, собирающегося задать вопрос, который давно волнует его. «Пусть выложит карты», — подумала Минна.
— Ты когда-нибудь бывала в Малойе в это время года? — вдруг спросил Зигмунд.
— В Малойе?
— Это курорт в Швейцарии. В Альпах. Поедем вместе?
— Я не могу.
— Всего на несколько дней. Я же не прошу большего.
— О, да, дорогой, просишь, — сказала она, глядя на него поверх ободка на винном бокале.
Минна неуклюже потянулась за сумочкой. Его предложение вскружило голову и сделало ее беззащитной. Она сразу должна была понять, что он все спланировал. Теперь-то это было совершенно очевидно. Минна посмотрела ему в лицо и отвернулась.
— Как мне теперь жить с самой собой? — тихо промолвила она. — Со своей виной… О господи, Зигмунд!
— Ни мораль, ни Бог здесь ни при чем…
— Я слышала лекцию, — прервала Минна, — вина — не что иное, как наказание, добровольно возложенное на себя под давлением цивилизации. Не это ли ты говорил? Ты можешь оправдать все?
— Сексуальные потребности — часть наших прав, и никто не сумеет выжить, не удовлетворяя их, — ответил Зигмунд, вынув сигару изо рта.
— То есть это всего лишь философский или академический вопрос?
— Если тебе угодно. Это истина. Комплекс вины навязан обществом с целью предотвратить любовь к тем, кого любить не следует. Скажи честно, разве ты не хочешь быть со мной?
— Это не имеет никого значения.
— Поедем со мной. Ты знаешь, как цветок нигрителлы пахнет в завершении своего цветения? Его аромат крепок и сладок, и склоны гор усыпаны ими. Безумно пурпурными и багровыми.
Минна нервно копалась в сумке, оттягивая время.
— Зажги мне сигарету, — попросила она.
Зигмунд достал спички из кармана и помог ей прикурить. Когда Минна затягивалась, он заметил, что у нее дрожат руки. Она откинулась на спинку стула и с силой выдохнула струю дыма. Зигмунд потянулся через стол, ласково убрал прядь волос с ее лица и нежно погладил по щеке. Ощутив его пальцы, Минна оттолкнула руку.
— Я постоянно думаю о тебе, — сказал он, — о том, как мы…
— Только не надо романтики! Это же не ты. И я не желаю слышать о цветах и холмах. Прекрати.
— Хорошо.
Он махнул рукой официанту, попросив принести чек, подобно дельцу, принявшему окончательное решение.
— Допивай. Ты едешь со мной.
— Не знаю, просто не знаю, — пробормотала Минна, ерзая на стуле.
Он сжал ее руку.
— В стоицизме есть свои преимущества, но он никогда не был привлекательным.
— Нечего умничать, — усмехнулась она, — у меня не осталось сил для шуток.
— Я не буду шутить. — Зигмунд подвинулся поближе.
— И сдаваться ты не собираешься.
— Нет.
— Даже если я сейчас встану и уйду?
— Даже если встанешь и уйдешь.
— И я не смогу сопротивляться тебе.
— Бедная Минна, — улыбнулся Зигмунд.
Она поняла его. Это всепоглощающее чувство, всегда охватывающее ее рядом с ним, возобладало над ней, и не было иного пути, чем тот, на который она сейчас решалась вступить. Вернувшись в дом Касселей, Минна собрала вещи, положила письма и книги в саквояж и отогнала прочь все воспоминания о восковых, морщинистых личностях, сидящих в гостиной. Последняя мысль, пришедшая ей в голову на станции, когда они встретились с Зигмундом, была строчка из Сенеки: «Пусть порок бежит, ибо каждый виновный сам себе палач». Она поедет с ним.