Любовник из Северного Китая
Шрифт:
Девочка поворачивается к окну, к рисовым полям. Воздух дрожит от жары.
Ей кажется, что руку она захватила с собой, в свой сон, и теперь она с ней.
Но на самом деле рука далеко от нее. Девочка больше на нее не смотрит.
Она засыпает.
Похоже, она действительно заснула. Но она-то знает, что нет, она уверена, что нет. Это так и остается непонятным.
Спал ли китаец? Этого она не знает и не узнает никогда. Когда она проснулась, он смотрел на нее. Он заметил, что она засыпает, но она почти тут же проснулась.
Они не говорят о руке. Делают вид, как будто вообще ничего не произошло.
— Ты в каком классе? — спрашивает он.
— Во втором.
— А сколько тебе лет?
Небольшая заминка.
— Шестнадцать.
— Ты слишком маленького роста для шестнадцати лет, — с сомнением говорит китаец.
— Я всегда была маленькая и буду такой всю жизнь.
Он пристально смотрит на нее. Она смотрит в другую сторону.
— Ты часто лжешь? — спрашивает он.
— Нет.
— Неужели? Как тебе удается не лгать?
— Я просто молчу.
Он смеется.
— Ложь, я ее очень боюсь, — признается она. — Почти также боюсь, как смерти, от них не убережешься. А вот вы, конечно, никогда не лжете, — добавляет она уверенно.
Он смотрит на нее. Задумывается. Наконец говорит с удивлением:
— Да, правда… Как ни странно…
— Вы об этом не знали?
— Нет… забыл, наверное, а, может, и правда, не знал.
Она смотрит на него. Верит ему.
— А как вам удается не лгать? — спрашивает она.
— Очень просто. Видишь ли, у меня такая жизнь, мне это совершенно ни к чему.
Ей хочется поцеловать его. Он видит это и улыбается ей.
— А вы бы рассказали об этом своей матери? — спрашивает она.
— О чем?
После небольшого колебания она говорит:
— О том, что с нами случилось.
Они смотрят друг на друга. Он ее не понимает и готов сказать ей об этом. Но говорит почему-то совсем другое:
— Да. И сразу же. Мы проговорили бы с ней всю ночь. Она обожала такие истории… как бы это сказать… неожиданные, что ли.
— Да, так можно сказать. Но можно сказать и по-другому.
Он смотрит на нее:
— А ты… своей матери… ты бы рассказала?
— Ни за что! — Она смеется. — Ну разве что намекнула.
Китаец улыбается.
— И все? Больше ничего и никогда?
— Ничего. И никогда.
Она берет его руку, целует ее.
Лицо его обращено к ней, но глаза закрыты.
— Ты ошибся, ты ничего не рассказал бы своей матери.
Она улыбается ему, милая, ласковая. Смотрит на него.
— Вообще-то мне двадцать семь лет. У меня еще нет профессии… — говорит он.
— И к тому же вы китаец…
— Да, еще и это… — Он пристально смотрит на нее, — но как же ты мила… Тебе об этом говорили?…
— Нет, — улыбается она.
— И красива. Тебе говорили, что ты красива?
Нет, этого ей не говорили. Ей говорили, что она маленького роста, это да, но то, что она красива — нет, не говорили.
— Нет, — она улыбается, — об этом мне еще не говорили.
Он смотрит на нее.
— А тебе было бы приятно это услышать? — спрашивает он.
— Да.
Китаец смеется как-то по-другому. Она смеется вместе с ним.
— Значит, тебе еще вообще ничего не говорили…
— Наверно.
— Неужели ни один мужчина не говорил, что он желает тебя? Быть такого не может!
На сей раз девочка не смеется.
— Да… такое говорили… шпана всякая… да они просто так болтали, смеялись надо мной… Еще метисы говорили. Но французы никогда.
Китаец тоже перестал смеяться.
— А китайцы?… — спрашивает он.
Девочка улыбается.
— А ведь правда, китайцы тоже никогда не говорили… — отвечает она несколько удивленно.
Молчание.
Неожиданно китаец улыбается бесхитростной детской улыбкой.
— Тебе нравится учиться?
Она задумывается, говорит, что даже не знает, нравится ей или нет, но, пожалуй, все-таки нравится. Китаец рассказывает что он хотел учиться в Пекине, в Университете на филологическом факультете. И мать его была не против. А вот отец не захотел. Оказывается, теперь главное для китайцев — знать французский и английский. Да, он ведь не сказал, что специально, чтобы изучить язык, жил в Америке целый год.
— И кем вы потом будете?
— Банкиром, — он улыбнулся, — как все мужчины в моей семье. Вот уже сто лет все они банкиры.
Девочка говорит, что Голубой Дом — самый красивый дом в Виньлонге и Садеке и что отец его, должно быть, миллионер.
Он смеется, объясняет, что в Китае дети никогда не знают, сколько денег у их отцов.
И вот что еще он не сказал: каждый год он стажируется в больших пекинских банках. Теперь он говорит ей об этом.
— Не в Маньчжурии? — спрашивает она.
— Нет. В Пекине. Наша семья сейчас одна из самых богатых в Китае, и отец не считает Маньчжурию подходящим для меня местом.
Они проезжают по поселкам, где только рис окрест, дети и собаки. Дети играют прямо на дороге между рядами соломенных хижин. Их стерегут собаки: желтые, тощие деревенские псы. Заслышав автомобиль, на насыпи, что идет вдоль дороги, показываются родители, проверяют на месте ли их дети и собаки.
Проехав очередной поселок, девочка снова засыпает. Когда едешь по дорогам Камау между рисовыми полями и небом, да тебя еще везет шофер, трудно не уснуть.