Любовные доказательства
Шрифт:
Ехали мы с ним в командировку аж в Албанию — налаживать культурные связи, читать лекции, везли две коробки русских книг. Был конец мая 1994-го. Жара ужасная. Вагон набит челночниками, бесконечные границы: Россия — Украина, Украина — Молдавия, Молдавия — Румыния, Румыния — Болгария… Алчные таможенники, агрессивные пограничники. Визги женщин, у которых изымают контрабанду…
Там, в Софии, нас встречала машина русского посла в Албании и перевозила в Тирану через всю Македонию. Опять: Болгария —
В вагоне мы и познакомились, до этого я никогда его не видела: полненький, с брюшком, очки, залысины, пухленькие короткие ручки. Одним словом, шляпа, интеллигент несчастный. Все время отчего-то волновался, поеживался, озирался.
Нас не досматривали, мы — делегация. У нас об этом специальная бумага с печатью, у нас особые визы, выданные МИДом. Каждый раз, когда заглядывал кто-нибудь из таможенников-пограничников, Эн с Точкой шебуршил в папке своими маленькими ручками и протягивал им нашу охранную грамоту:
— Делегация. Я — глава.
Те смотрели бумагу, порой даже брали под козырек и не приставали.
— Волнуетесь? — спросил Эн с Точкой, лишь поезд тронулся. — Я волнуюсь. Все-таки заграница. Всякое может случиться, провокации… Первый раз еду. Вот, взял в дорогу все необходимое.
Полез под полку, не поленился, достал туристский брезентовый рюкзак, извлек из него военный бинокль, котелок, алюминиевую кружку с ложкой и старенький транзистор «Спидола».
Как только пересекли границу бывшего СССР, неотрывно глядел в бинокль на скудные румынские земли:
— А наши степи просторней.
Потом — на поросшие лесами горы Болгарии:
— А у нас Саяны выше.
Увидел, что я читаю Томаса Манна, кажется, «Иосиф и его братья»:
— А наш Толстой лучше.
Сидел, крутил старенькую «Спидолу», ловя вести из Отечества. Та шипела, свистела, нечленораздельно клокотала.
— Вы протокол хорошо знаете? — спросил, когда мы подъезжали к Софии.
— Какой еще протокол? — удивилась я.
— Что куда носить. Я вон целый чемодан с собой везу, костюмы, галстуки. Завтра днем у нас встреча с послом — так как, по протоколу одеваться или можно без?
— Без, — успокоила его я. — Тридцать градусов в тени, какой еще протокол.
— Ну, смотрите, чтоб я лицом в грязь не ударил. И не отходите от меня. Я языков не знаю. Заблужусь. Могут быть провокации. Там сейчас американское влияние. Всякое может быть.
Так он и ходил за мною потом повсюду хвостом. Я — в магазин, он — в магазин, я — обедать, он — обедать, я — в уборную, и он туда же.
За первым же ужином объявил мне:
— Мы с вами по разные стороны баррикад. Вы в каком Союзе писателей — «российском» или «России»?
Честно говоря, я и не знала, как именно он называется. Потом поняла, что он имеет в виду:
— Я, по всей видимости, в «жидо-масонском». А вы, наверное, в «фашистском»?
— Почему? — удивился он. — Я там, где Владимир Иванович Гусев. Это — самый лучший Союз писателей. А вы — в другом. Вы — где Наталья Иванова. Вот я и говорю, что мы по разные стороны баррикад.
Ну и, честно говоря, баррикады — не баррикады, но некоторая конфронтация у нас действительно возникла. Еще бы, лекции читал он примерно так:
— В России сейчас ужасная ситуация. До чего ведь дошло — Фадеев, Горький, Серафимович, Фурманов — в полном загоне. А Булгакову, Набокову, Платонову — зеленый свет.
Албанцы негодовали.
— Как, неужели Серафимовича не печатают! Непостижимо!
Окружали нас плотной стеной, интересовались:
— А когда к нам Валентина Терешкова приедет? А как поживает Марина Ладынина? А как здоровье Клары Лучко?
…Дело в том, что албанцы когда-то так любили русский народ, что называли детей по фамилиям видных советских деятелей. В пятидесятые-шестидесятые годы по албанским улицам и ущельям бегали мальчишки, откликавшиеся на имена Чуйков и Чапаев, Жуков и Жданов. Потом Энвер Ходжи обвинил Советский Союз в оппортунизме, и всех местных Кировых и Молотовых, Гагариных и Горьких стали сажать и расстреливать. Если кто из них и уцелел, сейчас им было под пятьдесят. Они-то особенно радушно зазывали нас в гости, дружно пели «Катюшу» и возмущались, что у нас собираются выкинуть Ленина из Мавзолея.
— Это акт вандализма! — говорили они и ставили нам в пример египтян, до сих пор содержащих своих фараонов в отведенных для них гробницах.
— Мнение народа, — довольно кивал мне на них Эн с Точкой. — Видите, народ не с вами, а с нами. Народ не потерпит.
А сам от меня — ни на шаг: мало ли что, еще украдут.
— Да что у вас красть? — поражалась я. — Носовой платок? Зубочистку?
— Меня, меня самого могут украсть как главу русской делегации. А потом выкуп будут требовать у России! — с достоинством отвечал он.
Я все дивилась и спрашивала про себя: ну и при чем тут Самойлов? И где там Лотман?
А он все ходил за мной, все проявлял классовую бдительность, бубнил, заклинал:
— А у нас лучше. Товары — качественнее. Продукты — натуральнее. Что это вы покупаете? Кофейник? Да у меня таких кофейников дома… пять штук. Это — кока-кола? Не пейте! Наш лимонад — лучше.
Я вспомнила, как одно время у моих детей была нянька. И вот она время от времени подбиралась ко мне и с лучезарной улыбкой говорила: