Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 1
Шрифт:
— Иди сюда, я тебя прощаю.
Девицы выразили на это своё полное удовлетворение, равно как и сам храбрец, который, поднявшись, радостно заявил:
— Никогда бы не подумал, что я так хорошо прыгаю.
— Это все прекрасно, но в другой раз не будь таким нахалом. Вот, возьми эти часы.
Я подал ему отменно красивые золотые часы, которые он принял со словами:
— Я бы прыгнул ещё раз за другие такие же.
Вот каков был мой испанец, коего я прогнал два года спустя, о чём мне пришлось пожалеть не один раз.
Севши за стол с тремя девицами, я безуспешно пытался напоить их. Время летело настолько быстро, что было решено отложить отъезд до завтра. Мне уже надоело хранить их тайны, и ночь казалась благоприятной для обладания всеми тремя одновременно. Когда я сказал, что согласен уехать утром, если они соблаговолят провести ночь в моей комнате, в ответ раздались протесты и смех, словно речь шла лишь о шутке. Пока мы так любезничали, явился консьерж и стал советовать не уезжать ночью, а отправиться в Авиньон водой на удобной барке, куда можно погрузить и мою карету.
— Так вы сэкономите на деньгах и на усталости.
— Готов согласиться, но лишь при условии, что ваши девицы снизойдут составить мне компанию до утра, так как я решил совсем не ложиться.
— Чёрт возьми, — отвечал он со смехом, — уж это их дело.
Сия сентенция оказалась решающей, и они согласились. Консьерж послал нанять барку и обещал к полуночи подать наилучший ужин.
Время до ужина прошло в шутках и любезностях, а когда мы сели за стол, я принудил моих красавиц осушить по несколько бокалов шампанского, дабы привести их в весёлое расположение. Винные пары подействовали и на мою голову, и я отважился сказать им, что вся их щепетильность довольно смешна, поскольку каждая уже подарила мне наивысшее доказательство своей благосклонности.
При сих словах они переглянулись с удивлением, словно негодуя на мою нескромность. Опасаясь, как бы женская гордость не вынудила их объявить мои слова клеветой, я, не теряя времени, привлёк Манон к себе на колени и принялся целовать её с таким пылом, что она была не в силах сопротивляться и отдалась моим ласкам. Остальные же, побеждённые сим примером, составили хор, и мы на протяжении пяти часов предавались восторгам сладострастия. Нам был необходим отдых, но я непременно желал ехать. Мне хотелось подарить им украшения, но они заявили, что предпочитают взять у меня заказ на перчатки и получить авансом тридцать луидоров. Разумеется, я никогда не вспомнил о заказанной работе.
XXVI
НЕБЛАГОДАРНАЯ ДОБРОДЕТЕЛЬ
1760 год
В каюте я сразу же заснул и проснулся уже в Авиньоне, Меня проводили в гостиницу “Сент-Омер”, где я отужинал в своей комнате, несмотря на пространные рассказы Дюка о необычайных прелестях некой юной красавицы, появившейся за табльдотом.
На следующий день испанец мой разузнал, что сия красавица вместе с мужем занимает соседнюю со мной комнату. Тут же он подал мне театральную афишу, на которой значилось: “АРТИСТЫ ПАРИЖСКОЙ ТРУППЫ. ПОЁТ И ТАНЦУЕТ МАДЕМУАЗЕЛЬ АСТРОДИ”. Я не смог сдержать возгласа удивления: “Как, неужели очаровательная Астроди в Авиньоне? Воображаю, как она удивится при виде меня”.
Не намереваясь вести жизнь отшельника, я спустился к обеду и нашёл около двадцати особ, собравшихся вокруг столь богатого стола, что он вряд ли мог стоить менее сорока су с персоны. Прекрасная иностранка занимала внимание всех присутствующих, а моё в особенности. Это была совершенная красавица, очень молодая, не отводившая глаз от своей тарелки и отвечавшая на все обращения лишь односложными междометиями, поднимая при этом только на мгновение огромные голубые глаза неописуемой красоты. Муж её сидел на другом конце стола. Он представлял собой одну из тех заурядных фигур, которые с самого начала вызывают лишь пренебрежение, — молодой, тощий, любитель поесть и поговорить, да к тому же ещё смеявшийся всегда и по любому поводу. Своими манерами он напоминал мне переодетого лакея. Будучи уверен, что подобная личность не имеет обыкновения отказываться, я послал ему бокал шампанского, который он тут же и осушил за моё здоровье. “Позвольте мне предложить бокал для мадам?” На сие он отвечал со смехом, чтобы я адресовался прямо к ней, после чего мадам, слегка наклонив голову, отвечала, что никогда не пьёт вина. По окончании обеда она поднялась, и муж последовал за ней наверх.
Один иностранец, который, подобно мне, видел её в первый раз, спросил, кто она. Когда я сослался на свою неосведомлённость, кто-то из обедавших ответил, что её муж назвался кавалером Стюардом, что они приехали из Лиона и направляются в Марсель, а здесь живут уже восемь дней без прислуги и с весьма тощим багажом.
Намереваясь задержаться в Авиньоне лишь для того, чтобы посетить Воклюз, я не позаботился о рекомендательных письмах и поэтому не мог рассчитывать на какие-либо знакомства.
Кто из итальянцев, наслаждавшихся божественным Петраркой, не желает посетить места, знаменитые по любви поэта к прекрасной Лауре де Сад?
Я отправился в комедию, где увидел вице-легата Сальвиати, именитых женщин, ни красивых, ни безобразных, жалкую оперу, но нигде не обнаружил ни Астроди, ни кого-либо из парижской Итальянской Комедии.
— А где же знаменитая Астроди? — спросил я в конце представления у сидевшего рядом молодого человека.
Простите, но она только что пела и танцевала перед вами.
— Чёрт возьми! Мне пришлось знать её довольно близко, и если она каким-то невероятным образом настолько изменилась, то это уже совсем другая женщина.
Я вышел, но через две минуты тот же молодой человек догнал меня и пригласил пройти в ложу Астроди, которая, как он сказал, узнала меня. Я молча последовал за ним и оказался перед некрасивой девицей, хотя и бросившейся мне на шею, но совершенно незнакомой. Она обращалась ко мне по имени и не давала произнести ни слова. Предположив, что дурнушка может быть сестрой Астроди, я сел и похвалил её таланты. Она спросила разрешения освободиться от театрального костюма и со смехом принялась снимать туфли, не стесняясь показать то, что, возможно, скрывала бы, будь оно достойно внимания.
Про себя я смеялся её ужимкам, поскольку после Гренобля трудно было меня обольстить, даже если бы она оказалась столь же красивой, сколь на самом деле была неинтересной. Худоба и смуглость кожи не были достаточно сильными средствами, чтобы заставить забыть о непривлекательности её лица. Я поражался уверенности, с которой она держалась в подобных обстоятельствах и ещё требовала, чтобы я поехал с ней ужинать. Из-за её настойчивости мне пришлось отказаться в таких выражениях, которые я никогда не позволил бы себе с другой женщиной. Тогда она попросила взять четыре билета на завтрашнее представление, служившее для неё бенефисом. Сообразив, что речь шла о дюжине франков, и радуясь возможности отделаться подобной безделкой, я спросил вместо четырёх билетов шестнадцать. Она чуть не сошла с ума от радости, когда получила двойной луидор. Конечно, это была ненастоящая Астроди. Я возвратился в гостиницу и отменно поужинал у себя в комнате.