Любовные секреты Дон Жуана
Шрифт:
– Мне кажется, вы что-то уронили, юная леди.
Поппи продолжает есть, не реагируя на его слова. Думаю, она так сосредоточена на еде, что вряд ли слышит.
– СЕЙЧАС ЖЕ подними картошку.
– Отец…
– Папа, дедушка ругает меня.
– Не расстраивайтесь, юная леди. Просто поднимите картошку, если не хотите, чтобы я вас отшлепал.
– Папа, дедушка хочет меня отшлепать.
Я понимаю, что Поппи откровенно манипулирует мною, знаю, что ей следует поднять картошку, знаю, что она плохо себя ведет. Но она не привыкла к такому обращению – обращению господина со слугой, а мой старик только так и умеет воспитывать. К тому же, Поппи не его дочь – моя.
– Отец…
– Одну минуту, молодой человек. Теперь послушайте вы, юная леди. Я считаю до трех. Если вы не поднимете картошку, узнаете, тяжелая ли у меня рука.
– Папа, пожалуйста…
– Отец. Прекрати! Не смей угрожать моей дочери.
– Что?
– Я никогда не шлепаю Поппи. И ты больше никогда не будешь этого делать.
– А что плохого в том, чтобы отшлепать? Тебе от этого вреда никакого не было.
– Разве?
– Что ты имеешь в виду?
– Тебе никогда не приходило в голову, что эмоционально ни у одного из твоих сыновей жизнь не состоялась?
– Да перестань.
– Тебе никогда не приходило в голову, что ни Сэм, ни я не можем выстроить прочные отношения с женщиной? Тебе не приходило в голову, что, возможно, это связано с тобой и мамой?
– А теперь подожди.
Он говорит тем же тоном, которым беседовал с Поппи: твердым, властным, напыщенным, предполагающим беспрекословное подчинение.
– Во-первых, твоя мать здесь ни при чем. Во-вторых, если ты считаешь, что твой брак разваливается потому, что я тебя шлепал время от времени, то это полная чушь!
– Дело не только в том, что ты меня шлепал.
– А в чем же?
– Ну, я не знаю. Ты никогда с нами не… разговаривал. Ты делал нам замечания. Ты никогда не относился к нам, как к равным.
– А вы и не были равными. Вы были детьми.
– Ты всегда заставлял нас чувствовать себя маленькими.
– Значит, все дело во мне и в маме. И тысовершенно ни при чем.
Я взглянул на Поппи. Она с явным удовольствием наблюдает за происходящим, ковыряясь в тарелке. Я решаю, что самое время показать отцу, как сегодня принято вести себя с детьми, не угрожая насилием. Я поворачиваюсь к Поппи и очень мягко говорю:
– Поппи. Не могла бы ты поднять картошку?
– Сейчас.
– He сейчас. Сделай это немедленно.
– СЕЙЧАС. Только закончу есть.
Отец почти не скрывает насмешки. И вдруг меня захлестывают чувства из детства: волна беспомощности, прилив бессилия, ярость, разочарование, грусть.
– Малыш, я не собираюсь повторять. Подними картошку.
Поппи продолжает есть.
– ПОДНИМИ КАРТОШКУ!
Получается даже громче, чем я рассчитывал. Голос мой, но мне кажется, что он принадлежит кому-то еще. Моему отцу. Я превратился в своего отца. Поппи начинает реветь.
– Это несправедливо! Я ненавижу тебя, папа.
– Просто подними картошку.
Она швыряет картошку на тарелку так, что куски разлетаются по скатерти.
– Иди в свою комнату.
– У меня нетсвоей комнаты.
– Иди в комнату дедушки и бабушки.
– Пожалуй, не стоит. Там довольно дорогой фарфор, – возражает Айрис.
– Ей нужна хорошая взбучка, – комментирует отец.
Сейчас я готов с ним согласиться, но мое либеральное сознание не позволяет мне этого сделать.
– Похоже, что так, Поппи. Это черный кружок. Согласно многим пособиям по воспитанию детей, награда лучше наказания. Поэтому я купил альбом, в который наклеиваю золотые звездочки, когда она ведет себя хорошо. За двадцать золотых звездочек полагается пластмассовый пупс. Но каждый полученный черный кружок необходимо перекрыть золотой звездочкой, чтобы заслужить игрушку, – так что вместо двадцати может понадобиться двадцать одна или двадцать две звездочки.
К сожалению, когда мы с Бет разошлись, злоба и боль Поппи вылились в бунт непослушания, и у нее так много черных кружков, что игрушкой и не пахнет. Пряник сменился кнутом. И по-научному не получилось.
– Мне все равно, – огрызнулась Поппи.
И это правда. Я чувствую полную беспомощность.
Воцарилось напряженное молчание. Наконец заговорила Айрис:
– Поппи, пойдем, поможешь мне вымыть посуду? Поппи послушно встает и идет на кухню. Я сижу напротив отца и думаю о том, как все погано, и о том, что разные поколения повторяют одни и те же ошибки, и о том, что я не умею общаться ни со своими родителями, ни с детьми, ни с женщинами. По крайней мере, у меня остаются друзья, заключаю я.
8
Не то чтобы у меня осталось много друзей. Мне кажется, распад брака и последовавший процесс разложения обратил многих в бегство. Но я не очень переживаю, потому что лучшие – Кэрол и Мартин – остались. В эти дни мы стали по-настоящему родственными душами, особенно с Кэрол. На Мартина можно положиться, он добрый и никогда не пожелает зла, но общение с ним зачастую сродни преодолению полосы препятствий, наподобие аттракционов «Большого приключения». Вы направляете разговор по одному пути, а в результате или оказываетесь совсем не там, где ожидали, или запутываетесь в сетях. У Кэрол, как у большинства женщин, есть дар общения, столь редко встречающийся у мужчин.
Женщины – хорошие друзья, если закрыть глаза на их природную стервозность. За пределами первой дружеской лиги с ее двумя полярными представителями – Кэрол и Мартином – у меня есть пять-шесть менее близких друзей, и в основном это женщины. Они гораздо преданнее мужчин. Они обладают всем тем, чего ты ждешь от женщины при знакомстве. Однако, как только отношения становятся стабильными, все это испаряется. Не знаю почему. Может, из-за секса, может, из-за детей, может, из-за борьбы за власть. Но то, что прежде было удовольствием, превращается в череду неразрешимых и, как правило, болезненных головоломок.