Любовный недуг
Шрифт:
Было восемь утра, когда постучали в дверь. Как будто они ждали гостей, члены семьи Сердан сразу открыли. Мужчина с глазами ворона и пистолетом в руке, известный всем как начальник полиции, вошел во дворик дома на улице Санта-Клара. Он остановился, столкнувшись с Ахиллесом, сжимавшим карабин, и, не произнеся ни слова, выстрелил. Пуля никого не задела, а Сердан не стал ждать второй. Он нажал на курок и убил полицейского. Несколько человек из числа его подчиненных ворвались в дом, а остальные убежали. Один из ворвавшихся побежал вверх по лестнице вслед за Ахиллесом. Тогда
– Тогда отдайте мне свой пистолет, – ответила ему Кармен, держа его на мушке.
Солдат послушно отступил на те несколько ступенек, на которые успел подняться, и отдал ей оружие. Его начальник остался лежать посреди двора, раскинув руки, с глазами, вылезшими из орбит.
Те, кто был в доме, поняли, что очень скоро их ожидает штурм. Шестнадцать человек из числа друзей Серданов заняли позицию на плоской крыше дома за чанами с водой или за карнизом. Вскоре превосходящие силы полиции открыли по дому огонь.
Милагрос Вейтиа пила кофе на кухне у сестры, когда напряженную тишину нарушили звуки далекой перестрелки. Они доносились со стороны церкви Санта-Клара, что напротив дома Серданов, ошибиться было невозможно. Первое желание Милагрос было бежать на улицу и постараться добраться до дома своих друзей. Но полиция окружила дом, засела на куполах церкви, не подпуская никого близко. Когда глухой шум неравного боя разнесся по городу, как скупая весть о событиях, Милагрос осыпала проклятиями поэта Риваденейру за его отказ пойти в гости к Серданам прошлым вечером и погрузилась в неуправляемую печаль.
Диего Саури закрыл аптеку и поднялся наверх, оставалось лишь рвать на себе волосы в кругу семьи. Все, что нужно было сказать, было уже сказано, и впереди не ждало уже ничего непредсказуемого или неизвестного. Сер даны и все, кто в доме, не смогут держать долгую оборону.
Несколько полицейских влезли на крышу церкви Сан-Кристобаль, слева от яростно защищавшегося дома. После получасовой перестрелки они сумели нанести урон оборонявшимся. Одновременно армейский батальон, размещенный на верхних этажах отеля, атаковал с другой стороны дома, а еще один взобрался на стены сиротского приюта – с тыла стреляющих повстанцев.
Милагрос слушала звуки перестрелки, сидя на полу, грызла ногти и ненавидела весь мир. Опустившись рядом с ней, Эмилия гладила ее по голове в бесполезной попытке утешить.
– Мы должны были бы находиться там и умереть вместе с ними, – сказала Милагрос, продолжая свой бессвязный разговор со свояком.
Аптекарь Саури отказывался чувствовать себя виноватым в том, что у него нет оружия и он не хочет его иметь.
– Основой любой разумной этики должен быть абсолютный запрет на убийство человека. Никто не имеет права убить другого, – сказал он, как говорил всегда, когда искал аргументы против войны.
– Ты говоришь так, будто есть другой выход, – ответила ему Милагрос.
– Должен быть еще какой-нибудь. Я не хочу быть героем. Героизм – это культ убийства, – категорично заявил он.
Еще более двух часов грохот ожесточенного боя терзал их слух. До тех пор, пока выстрелы не стали все более редкими, и наконец тишина, как приговор, воцарилась в городе.
Максимо Сердан и почти все, кто держал с ним оборону на крыше, были убиты. Это сообщила Кармен своему брату Ахиллесу. Его лицо скривилось в гримасе, которую его сестра будет помнить до конца своих дней, и он перестал стрелять. Группа полицейских приблизилась ко входу в дом. Потрясенная смертью брата Максимо, Кармен сказала Ахиллесу:
– Послушай, давай перебьем их всех.
Ахиллес посмотрел на нее в глубокой печали:
– С ними нет ни одного командира. Если бы я был уверен, что их смерть будет означать нашу победу, я бы убил их всех, но мы все равно проиграли. Я спрячусь, – сказал он, снимая пальто.
В то время как Ахиллес искал, куда бы спрятаться, Кармен продолжала стрелять из окна, пока Филомена, жена Ахиллеса, не оттащила ее за юбку и не заставила прекратить огонь. Она уговорила ее уйти в комнату, где оставались все время, пока шел бой, она сама, ждавшая ребенка, и мать Серданов.
Тут федеральные войска выстрелами выбили дверь и ворвались в дом. В поисках Ахиллеса один из командиров вбежал в комнату к женщинам и арестовал их.
Прячась в холодном подвале, разгоряченный после боя, Ахиллес простудился, а через несколько часов простуда перешла в воспаление легких. После полуночи он уже не мог сдерживать кашель. Люди, охранявшие столовую, под которой и находился вход в подвал, прикрытый ковром, услышали его. Один из офицеров подошел, поднял крышку подвала, увидел его и выстрелил в упор. Результат этого восстания был таким: двадцать убитых, четверо раненых, семеро пленных и одно полное поражение.
В течение следующих дней из столицы были присланы двести солдат. Из близлежащих горных деревень привезли в город более трехсот ополченцев, командующий военным округом скупил все существующие арсеналы оружия, чтобы они не попали в руки врага, зарплата рядового из батальона Сарагоса повысилась до тридцати семи сентаво в день. Правительство обязало гражданскую администрацию подавать две сводки ежедневно, подробно докладывая о любой подозрительной деятельности на их территории.
Словно считая необходимым еще больше запугать население, власти выставили на обозрение труп Ахиллеса Сердана. Милагрос настояла на том, чтобы пойти посмотреть на него. Риваденейра последовал за ней как тень. Они вернулись домой, опираясь друг на друга.
– Он выбрал лучшую участь, – сказала Милагрос, переступая порог мирного дома, который всегда будет их прибежищем.
Мятеж в Пуэбле окончился поражением, но всколыхнулась вся страна. К дню рождения Эмилии, в феврале 1911 года, повстанцы в Чиуауа прогнали со своей территории федеральные войска и распространили свое влияние на шахтерский район на востоке штата Сонора. Повстанцы действовали повсюду. Многие из них терпели поражение, но бунт поднимали другие, и немало из них праздновали свою личную победу.