Любой ценой
Шрифт:
– Да, Зина, ведь ты с чем-то пришла!
– Это по поводу следов крови. Я выписала из протокола осмотра. Видишь – форма капель, высота падения, дорожка брызг… а тут снова… По пути прочтешь и разберешься.
На сей раз кабинет обычный, следователь с допрашиваемым сидят друг против друга как пришитые.
– И не надоело со мной возиться, Пал Палыч? – безучастно спрашивает Тобольцев.
– Надоело. Сегодня решил твердо: я не я, но
– Я буду стоять на своем.
– Не устоите, Василий Сергеич. Начнем с картины преступления. Вы ударили. Он упал. Вы ушли. Так?
– Так.
– А вот и не так! У меня в руках копия документа, которого Холин, по счастью, не видел. Беднягу Киреева сначала, оказывается, били в подворотне. Он, вероятно, упал на колени – кровь капала с небольшой высоты. Затем тянется редкая цепочка капель к подъезду – человек вскочил и пытался убежать. Его настигли и добили. И все это сделали вы? С досады, что привязался безобидный старик?
От сознания, что все рушится, Тобольцев вскипает:
– А если я хотел его убить?.. Да вот, хотел!.. Понимал, что сегодня-завтра арестуют, все вокруг ненавидел!
– Полно, Василий Сергеич, Вы же дома сидели. Возились с ребятами, помогали теще стирать. Не выпивали. Никуда не выходили. Это называется алиби. Прошу – показания Прасковьи Андреевны.
Тобольцев берет протокол, читает, закусив губу, шепчет:
– Она меня выгораживает.
– Да откуда ей знать, что нам важно ваше поведение четырнадцатого июня?
– Могла напутать… – Он хватается за последнюю надежду. – И я мог напутать. Ошибся же про мусорные баки! Вспомнил – поправился!
– Потому что держали связь с Холиным. Через Киру Михайловну. – Знаменский невольно улыбается, видя глубокую растерянность Тобольцева. – После выезда в Товарищеский переулок немедленно побежали в медчасть – зуб заболел. Ну и, естественно, «вспомнили» и поправились… Все, Василий Сергеевич. Вам остается только объяснить, ради чего вы рвались в убийцы. Ни один суд не признает вас виновным!
– Суд? – горько хмыкает Тобольцев. – До суда, Пал Палыч, дожить надо…
– Что за настроение?
Тобольцев роняет голову на руки. Больше у него нет сил таиться. Он рассказывает, что с ним случилось – рассказывает взахлеб, с подробностями, крепко впечатавшимися в память.
А случилось вот что. Недели две назад вызвали его в медсанчасть на осмотр: можно ли разрешить прогулки (добаливал ангиной).
В коридоре ожидали еще несколько арестованных. Кира Михайловна, сестра, сидя за столиком возле стеллажа с историями болезни, распределяла кого к какому врачу. С зеками держалась участливо, душевно. Сама в аккуратном халатике, приятная такая женщина. Тобольцев, грешным делом, засмотрелся и не против был, что сестра очереди не соблюдала – всех вперед него выкликнула.
Оставшись с Тобольцевым наедине, она медлила и вроде бы смущалась. Потом вдруг ласково спрашивает:
– Что у вас… с горлом?
– Застудил немножко. Курил в форточку.
– Такой молодой! – «нечаянно» вырывается у Грибеник.
Тобольцев понимает ее внимание по-своему:
– Не старый, конечно. Хотя – двое ребят.
– И дети есть!.. – ахает женщина.
– А что?
– Нет-нет, ничего… Извините… Вот порошки, принимайте по одному на ночь. Когда боли резко усилятся, придется увеличить дозу.
– У меня что-нибудь нашли?.. Доктор что-то сказал не по-русски…
– Дайте я сама прощупаю. Сглотните. Да-а… Под мышку не отдает?
– С какой стати – под мышку?
– В подобных случаях бывает… Я ведь врач-онколог, это по опухолям. Хороший специалист.
– И что же со мной?
Грибеник «спохватывается» и говорит наигранно-бодрым тоном:
– Поболит – пройдет.
– Вы скрываете…
– Ах, дернуло же меня!..
– Что-то серьезное?
– Я не имею права, Тобольцев!
– Опухоль, да?.. Неужели рак?!
Грибеник горестно молчит.
– Операция?
– Вы толкаете меня на служебное преступление. Но я не в силах обманывать… Эту форму пока лечить не умеют.
Тобольцев отшатывается и что-то беззвучно шепчет. Он прикладывает ладонь к горлу, сглатывает, прислушивается к ощущению.
– Но… я нормально себя чувствую…
– Вот и чудесно! И забудьте все, что я сказала! снова подчеркнуто бодро советует Грибеник.
– Никакой надежды?.. – Тобольцева начинает бить дрожь. – И сколько же я?..
– Не могу… не поворачивается язык.
– Очень вас прошу!.. Надо хоть как-то подготовиться…
– Месяц-два – предел. Такая форма, что под конец будет, как взрыв… бедный вы, бедный… Если надо что-то передать близким, я для вас рискну, – и погладила по плечу…
– Вот так в пять минут жизнь рухнула! – убивается теперь Тобольцев в следственном кабинете.
Сведя брови, Знаменский пишет несколько фраз, вызывает конвоира и передает ему записку со словами: «Майору Томину».
– Ну вот, я силком вырвал правду у нее. Вы – силком у меня. Что толку?..
– Очень болит, Василий Сергеич?
Тобольцев осторожно поводит шеей.
– Пока терпимо.
– Она могла ошибиться.
– Она же не от себя только – прочла в истории болезни. Это все пройдено: перестрадал, смирился… Холин, конечно, погань, но если рассудить, что я ему продал? Два месяца за решеткой, никому не нужных. Восемь тысяч посулили. Четыре вперед, четыре после. Семье без отца ой как пригодятся! А моих забот – запомнить, где и кого стукнул. Да перед вами стыд стерпеть.