Любви много не бывает, или Ступеньки в вечность
Шрифт:
12 февраля 1921 года войска РСФСР без объявления войны вторглись в Грузию. 25 февраля части 11-й армии заняли Тифлис. Новая власть, освоившись, стала закрывать церкви и арестовывать священников, объявив себя воинствующими атеистами. Началось изъятие церковных ценностей. Хорошо еще, что Ноэ Жордания успел спрятать часть церковных сокровищ в Кутаиси, чтобы они не попали в руки гонителей…
Патриарх Леонид почувствовал себя совсем плохо и прилег. Неожиданная догадка мелькнула в слабеющем мозгу: почему же ему так плохо. Помнится, на днях его келейник доложил:
– Ваше Святейшество, привезли родниковую воду специально
Патриарх тогда ответил:
– Чем я лучше моей паствы? Скажи, чтоб больше не возили. Я буду пить ту воду, что мой народ пьет. На все воля Божия. Когда это было? Разум путается, и трудно вспомнить. Кажется, на днях…
11 июня 1921 года Католикос-Патриарх всея Грузии Леонид скончался от холеры. Похоронили его в Сиони, рядом с патриархом Кирионом II.
На плацу в Освенциме
Тот декабрьский день выдался на редкость холодным. Узников барака номер 12 вне очереди выгнали на плац.
– Строиться!
Шеренги в полосатых робах замерли по стойке «смирно». Перед ними неторопливо прошелся оберштурмбанфюрер Краузе. Заключенные между собой называли его «музыкант» – за привычку насвистывать известные классические мотивчики. Теперь этот лощеный тип в начищенных до зеркального блеска сапогах, видимо, настроился на волну Штрауса «Дунайские волны».
Начало не предвещало ничего хорошего. Прошлый раз именно под эту мелодию он расстрелял в затылок двух татар, решив, что во время осмотра нашел очередных замаскированных евреев.
«Музыкант» еще раз прошелся перед строем, оглядывая каждого. Потом объявил причину внепланового построения:
– Утром кто-то из вас украл порцию хлеба за завтраком. Пусть лучше выйдет сам. Будете стоять здесь, пока мы не найдем виновного.
Шеренги не шелохнулись. Пятым справа стоял узник номер 2756. Там, в другой жизни, его звали архимандрит Григорий (Перадзе). Большую часть своей недолгой жизни он ходил в рясе, с крестом и в клобуке. Но в этой холодной и страшной реальности он ничем не отличался от стоящего рядом стеклодува Бронислава Ковальского или одессита Левы Зелинского. Леве каким-то чудом до сих пор удавалось скрывать, что он еврей, и не отправиться с первой же партией приехавших в газовую камеру или в печи Освенцима, которые дымили без передышки. Узники и охрана давно привыкли к сладковато-тошнотворному запаху, витавшему в воздухе. Когда каждый день готовишься умереть, то на запахи не реагируешь.
Узник номер 2756 стоял, как и все, не двигаясь, и думал. Так уж вышло, что именно он видел, как Лева, улучив момент, схватил лишнюю пайку землисто-черного хлеба из отрубей и молниеносно спрятал в рукав робы. У него в Одессе осталось трое детей, и он, несмотря ни на что, надеялся выжить и на свободе увидеть их.
Архимандрит перебирал в памяти свою прежнюю жизнь. Теплое солнечное детство в Кахетии. Игры с двумя братьями в отцовском доме.
Своего отца, Романоза Перадзе, он почти не помнил. Священник умер рано и оставил на попадью троих сыновей. Детские годы, как вода в Алазани, утекли быстро, и только осталось в груди теплое неповторимое чувство. Потом учеба в семинарии и в Тбилисском университете. Приятно вспомнить эти годы, когда тебе плохо. Потом он учительствовал в школе в деревне Хандаки. Много ли ему было надо? Нет, не много. Главное – служить своему народу там, где ты есть.
Но человек предполагает, а Бог располагает.
1921 год. Аннексия Грузии. Все переворачивается с ног на голову. Вот патриарх Амвросий (Хелая) отправляет Григола на учебу в Европу. Церкви нужны образованные люди. Теология не менее важна для крошечной страны, чем виноделие. Земного без Небесного не бывает.
Время учебы в Берлине, жизнь в Париже… Будто бы это было совсем недавно.
Как много все же сделано и сколько еще планов осталось в голове! Из положительного можно было назвать образованный им в 1929 году приход Святой Нины, сплотивший грузинских эмигрантов на чужбине. Именно на это благословил его патриарх Амбросий, когда он уезжал из Грузии. Ему предлагали принять сан, но тогда он был еще не готов к этому. Не определился. Ум манила стезя ученого, а душа звала служить Церкви. Поэтому он активно изучал теологию и восточные языки, всего около двенадцати, а в университете Бонна ему присвоили докторскую степень.
Рождество 1930 года… Тяжелобольному Григолу было видение, что он должен посвятить Господу всего себя. Температура высокая тому причина или нечто другое, но факт есть факт. 18 апреля 1931 года он принял постриг в греческом кафедральном соборе Святой Софии в Лондоне. На следующий день там же был рукоположен во диакона. А через месяц – во священника в парижском кафедральном соборе Святого Стефана. Все случилось очень быстро и стремительно, будто всю предыдущую часть жизни он прожил именно для этого.
Григол хотел вернуться на родину, но Советской Грузии он не был нужен. Служителям культа нет места в новом обществе.
Затем его, молодого игумена, приглашают в Варшаву и назначают там директором православной школы. Не таким он видел свой монашеский путь, все сложилось как-то неожиданно. Вместо ухода от мира попал в самую его гущу. Вместо молчания и созерцания – детский смех и постоянные вопросы. Может, оно и к лучшему.
Монаху полезно видеть жизнь, как она есть, а то занесет в дебри высокомудрия, и захочешь – не вылезешь. Вот уж поистине «где просто, там Ангелов со сто, а где мудрено – там ни одного».
Иногда выдавались редкие часы отдыха и сравнительного уединения, и тогда директор-монах посвящал их изучению грузинских рукописей, хранящихся в музеях и библиотеках разных стран. Ученики и не знали, что их директор известен в определенных кругах как крупный ученый-исследователь. Отец Григол сам об этом не говорил, считал, что все эти звания – вещь скучная, а детям лучше жить в своей стихии, где урокам отведено определенное место. Перебарщивать с учебой – только охоту отбивать. Всему свое время, всему еще научатся.
Тут, в Польше, и застала отца Григола война. Она началась 1 сентября 1939 года, и тогда никто и подумать не мог, что продлится она долгих шесть лет и потомки назовут ее Второй мировой…
…Холодные порывы ветра трепали лохмотья узников. Команды «вольно» не было.
Мороз крепчал. Охранников это точно не волновало. Стоят себе в шинелях, даже глаз из-под касок не видно. Будто манекены.
…Первый раз отец Григол столкнулся с этими «манекенами» в тот памятный день, когда получил повестку явиться в комендатуру в Варшаве. Думал – арест – и внутренне готовился к худшему. Молился про себя: «Укрепи меня, Господи».