Шрифт:
Часть 1 Глава 1
Долгая дорога — это время, много времени. Время, которое, за неимением лучших дел, приходится тратить на размышления.
Истен думал. Думал, хотя мысли отдавали болью. И гневом. И, чаще всего, завистью. Наверное, у каждого человека есть та страсть, которая ведет его через жизнь, позволяет добиться успеха или вынуждает сгинуть в безвестности. Честолюбие. Ярость. Любовь. Долг. Вера…
У Истена такой страстью была зависть. Всегда, с раннего детства, он хотел то, что было у других, что нельзя было выпросить или забрать силой. Высокий рост, как у брата. Умение вызывать
Его пытались излечить от столь неподобающей страсти. Ему внушали, что зависть — это путь к саморазрушению, да он и сам начал понимать это. Но зависть не желала уходить.
Впрочем, пока был жив отец, справляться было легче. Истен мог сказать себе — я все равно лучше. У меня есть то, чего никогда не будет ни у кого из них… Со смертью отца все сломалось. Судьба, как взбесившаяся кобыла, встала на дыбы и сбросила его в грязь, на самое дно…
На дне жилось плохо и трудно, но человек привыкает ко всему. Стиснув зубы, Истен пытался забыть о прошлом и стать никем. Брат сумел — как-то легко. Брат общался с другими «никем», смеялся их простоватым шуткам, пил с ними дешевое пойло, которое здесь называлось пивом, жил их жизнью. Истен… он тоже старался. Потому что понимал: прежнего не вернуть. Потому что хотел жить — даже так, на самом дне, в грязи. Пришло даже что-то вроде облегчения — завидовать здесь оказалось некому.
Пока не появился Тибор, пират Кашимы.
«Прирожденный мечник! Один — четверых вооруженных опытных воинов, в легкую. И даже не убил никого…» У наемника, рассказавшего это, светились восхищением глаза — и Истен ощутил, как змея зависти проснулась. Потому что, несмотря на лучших учителей, он не мог — четверых в легкую. Да даже и одного — в легкую. Всегда было трудно — если только ему не поддавались. Прежде Истен ненавидел, когда ему поддавались. Теперь поддаваться никому бы не пришло в голову, и Истен понял, что бывает, когда во враги выбираешь человека себе не по зубам.
Когда Тибор держал его голову под водой, потом позволял ему, уже наглотавшемуся воды, ненадолго вдохнуть воздуха, ровным тоном перечислял все его, Истена, прегрешения, и совал в воду снова — это было худшим унижением, которое Истену когда-либо довелось пережить. Даже сейчас, несколько недель спустя, одно воспоминание о том позоре заставляло скулы каменеть, а кулаки — сжиматься. Как же он ненавидел Тибора тогда, как мечтал отомстить, как находил единственное утешение в том, что перебирал все известные ему виды казней, представляя ненавистного пирата в руках палача.
А потом было второе унижение, несравнимо хуже первого, — когда в сражении с ящерами Тибор его спас. Долг жизни тому, кого ненавидишь до зубовного скрежета и кому завидуешь больше, чем прежде представлял возможным…
Истен наблюдал, как Тибор взял власть над караваном. Так же легко, как до того сражался. И все эти бесовы наемники заглядывали пирату в рот и были готовы выполнить любой приказ. И даже когда возражали, то только потому, что Тибор позволял возражать. Пожелай он — они все пошли бы за ним к Храму Триады…
Как же это злило. Как же Истен хотел, чтобы это к его словам прислушивались так, его приказы выполняли с такой готовностью.
Зависть обвила сердце Истена и все капала и капала на него ядом, разъедая.
Потом был спор с братом, и убеждения того, что надо покинуть территорию империи, пока их не нашли. Что архипелаг Кашимы — лучший вариант из возможных. Что оттуда они легко доберутся хоть до королевства Альдемар, хоть до княжества Оррин, хоть до…
Какой бес заставил Истена согласиться? И в первый же день путешествия — рассказ Тибора о том, как он убил Арона Тонгила и унаследовал его Дар.
Тогда Истену почудилось, что он понял. Понял, кто такой на самом деле Тибор… Его высмеяли. А Венд — человек прямой и правдивый — рассказал, что Тибор никак не мог быть Ароном Тонгилом. Рассказал, почему не мог. Истен поверил. И собственная вспышка озарения показалась приступом глупости. Ну в самом деле — проклятый Темный никогда не слыл непобедимым мечником. Он слыл непобедимым магом, и только. И зачем бы Венду было выгораживать Тибора, зачем всех обманывать?
Да, Истен поверил, но тень сомнения осталась, и, сплетенная с завистью, заставляла его следить за каждым словом, за каждым жестом Тибора, заставляла слышать двойной смысл в его словах.
«Прекрати», — говорил брат. «Он же все видит. Хочешь по-настоящему разозлить его?» Истен лишь криво улыбался. Нет, разозлить он не хотел. Хотел понять: кто его враг на самом деле? Изучал. Запоминал. Анализировал — но так и не мог прийти ни к какому выводу.
Потом Тибор отправился к храму Триады — и вот, вернулся. Даже раньше, чем обещал — к полудню четвертого дня. Въехал в лагерь, соскочил с коня, обвел всё и всех привычным взглядом — хозяйским взглядом, который тоже злил Истена — и сказал привычное приветствие. Все — спокойно, будто и не ездил туда, где мог погибнуть. Вернее, казалось, что спокойно — пока Истен случайно не встретился с Тибором взглядом. Как бы ни была хороша маска невозмутимости пирата, но глаза выдали — нет, все не так, как всегда, не как привычно. Глаза у Тибора были шальные…
— У меня для вас новость, парни, — сказал он, жестом подозвав всех. Подождал, пока рассядутся вокруг догорающего костра. Улыбнулся — и улыбка тоже отличалась от прежней. Самую малость, но отличалась.
Игла нехорошего предчувствия кольнула Истена. Зря, — мелькнула уже не раз передуманная мысль, но в этот раз окрашенная новыми красками — зря я согласился с братом. Зря мы поехали с Тибором. Зря это. Зря…
Истен попытался поймать взгляд Пратаса, попытался передать взглядом: что-то неладно. Пратас не заметил.
— Ну что, избавился от своей проблемы? — во весь рот улыбнулся Кирк, и пират блеснул ответной усмешкой:
— Избавился.
Что-то толкнуло Истена отвести взгляд от Тибора и взглянуть на Рикарда. Темный сидел напряженный, как тетива лука, спина прямая, на лице — тень предвкушения, тень страха и тень еще чего-то. Он знает, — пришло понимание. Он знает, что именно Тибор собирается сейчас сказать нам. Знает только он и… нет, больше никто.
— Насчет службы в Кашиме, парни. Вы ведь поняли, что там я не рядовой рубака?