Люди и деревья

Айлисли Акрам

Двери школы, те, что выходили к базару, были открыты настежь, и вся улица запружена школьниками. Черный пес сидел возле будки дяди Селима и с бесконечным удивлением разглядывал ребячью толпу. Радио на высоком доме со звездой громко рассказывало о школе, и, словно для того, чтобы поторопить ребятишек, время от времени играла веселая музыка.

Дядя Селим, зажав между коленей старый ботинок, прилаживал к нему заплату и рассказывал черному псу, что такое школа и зачем туда идут ребята. Я торопливо скормил псу два пряника, а пока пес жевал их, дядя Селим успел благословить меня и наказать, чтобы я хорошо учился. В дверях я обернулся, взглянул на дядю Селима и понял, что сейчас

он рассказывает псу обо мне.

Каждое утро, как только на консервном заводе гудел гудок, к висевшему на айване школьному звонку подходил дежурный учитель с красной повязкой на рукаве; следом за нашим звонком раздавался звонок во дворе детдома. Учителя брали журналы и один за другим спускались с верхнего айвана; там оставалась лишь директор школы Фирюза-ханум. Она стояла, облокотившись о перила, и ждала, когда начнутся занятия; ее гладкие волосы блестели, розовое лицо лоснилось, как после бани, вежливая улыбка редко сходила с губ.

Если после звонка прибегал какой-нибудь запыхавшийся мальчишка, Фирюза-ханум делала ему внушение, чтобы это было в самый последний раз, и пускала опоздавшего на урок. Потом она уходила, и, пока не раздавался звонок на перемену, верхний айван оставался пустым.

В классном журнале моя фамилия стояла последней, и парту я себе выбрал тоже последнюю. Если бы я захотел, то мог бы сесть и поближе, но мне было все равно — во всем классе меня привлекала только одна парта, та, на которой сидела девочка по имени Хакикат, но место рядом с ней оказалось занятым. Хазер, сидевший рядом с Хакикат, был первым учеником, и я сразу понял, что ни по одному предмету мне не удастся его обогнать. Хазеру улыбались все учителя, и он страшно зазнавался. Я бы смирился с тем, что Хазер первый ученик, но уступить кому-нибудь улыбки учителей, которые столько лет были моей единственной и вполне заслуженной наградой, — это было выше моих сил.

Едва ли меня хватило бы надолго — сидеть на последней парте и вспоминать первую парту в старой школе, и старых учителей, и то, как они улыбались мне и в школе, и на айване, и на улице. Всю осень, возвращаясь из школы, я пугал своим мрачным, видом тетю Медину; могло случиться, что я просто забросил бы учебу, но однажды в наш класс пришла Фирюза-ханум. Мы только что кончили диктант. Фирюза-ханум подошла к моей парте, посмотрела в тетрадь и пошла вперед, заглядывая во все тетради. Потом снова вернулась ко мне.

— Тебя как зовут?

— Садык.

— Ну-ка, Садык, покажи мне твою тетрадь.

Она взяла тетрадь, развернула ее на том месте, где был написан сегодняшний диктант, и показала всему классу.

— Видите, ребята? Садык будет одним из лучших учеников нашей школы.

Она положила тетрадь на парту и погладила меня по голове. Как только Фирюза-ханум вышла, ребята, все как один, привстали с мест и повернулись ко мне.

Прошло еще несколько дней. Сейяд-муаллим, преподаватель алгебры и наш классный руководитель, высокий сутуловатый человек, принес в класс стопку тетрадей.

— Садык! — вызвал он меня.

Я встал. Сейяд-муаллим спросил, как звали моего прежнего учителя по математике, а потом сказал, что я лучше всех выполнил домашнее задание: и задача и примеры сделаны правильно и без единой помарки. На перемене меня окружили ребята; даже кичливый Хазер признал теперь меня человеком.

То, чего я никак не хотел уступить Хазеру, я получил еще до конца первой четверти и великодушно простил ему все его остальные успехи и заносчивость. Только много позднее, зимой, я узнал, что Хазер ходит такой нарядный вовсе не потому, что его отец портной и умеет шить одежду, и важничает он вовсе не оттого, что у него по всем предметам пятерки, а оттого, что он родной брат «горсовета» Джалилова. По нескольку раз в день вызывали Хазера учителя, громко произнося эту фамилию, но лишь тогда, когда Хазер показал мне свой красивый дом, я сообразил, в чем дело.

Как-то после уроков Хазер отвел меня в сторону и предложил сходить "в одно место". Для этого, сказал он мне, нужно сначала купить на рынке орехов. Потом мы пройдем за школу к детдомовской стене. Там есть ворота, а под воротами — лазейка; Хазер свистнет, и в дыру пролезет Айша — девочка из детдома. Мы отдадим Айше орехи, а она даст нам пощупать ее.

Мы купили на базаре орехов, обошли вокруг детдома, Хазер свистнул, и в лазейке под воротами действительно показалась девочка. Девочка была плотная, коренастая, но лазила ловко, как кошка. Увидев меня, она замерла от неожиданности; сначала побледнела, потом вся залилась краской. Что касается Хазера, тот нисколько не растерялся, схватил девочку за руку, сунул ей орехи и стал тискать ее. Отпустив наконец Айшу, он позвал меня. Я не мог сдвинуться с места. Девочка постояла немножко, устремив на меня круглые от страха глаза, повернулась и шмыгнула в дыру под ворота.

Сначала Хазер поднял меня на смех, но, увидев, что я не в себе, спросил деловито:

— Чего струсил? Здесь же никто не ходит… Завтра придешь?

— Нет, — ответил я, — завтра я не приду.

Но завтра я снова пришел к лазейке и послезавтра тоже. Орехи мы покупали на мои деньги, но я ни разу не осмелился приблизиться к Айше.

Я сам не мог понять, как случилось, что красивые новенькие рубли, накопленные с таким трудом, я, не задумываясь, тратил на орехи. Я сидел на своей последней парте, смотрел на редкие тополя, возвышавшиеся над белой детдомовской стеной, видел перед собой испуганные глаза Айши и думал об одном: почему вместо тополей люди не посадили возле детского дома орехи? Я знал, что Хазер считает меня идиотом: и тогда, когда, потратив свои красивые новенькие рубли, я ссыпаю орехи в карман его нарядного пиджака, и тогда, когда, притаившись у детдомовской стены, с нетерпением жду, чтоб трясущаяся от страха Айша поскорей нырнула в лазейку. Хазер каждый раз потешался надо мной и называл дураком, но я не отвечал, я думал об Айше, о том, что она сидит сейчас где-нибудь в уголке и торопливо жует орехи, которые мы ей принесли.

Как мне хотелось, чтоб Айша каждый день могла есть орехи! Я хотел этого даже больше, чем того, чтоб у дяди Селима всегда была на ужин баранина и чтоб чистильщик Сафтар ежедневно покупал на базаре лепешку с медом.

Простившись с Хазером, я не сразу шел домой, а долго еще слонялся возле базара: играл с черным псом, разговаривал с дядей Селимом. Несколько раз я видел товарища Джалилова. Он не носил шапку, его густые черные волосы были аккуратно зачесаны назад. Если ему кланялись, он не спеша наклонял голову, первым он никогда не здоровался.

И еще одного человека я часто видел возле базара. Это был даже не человек, а полчеловека, обрубок. Целыми днями инвалид неподвижно сидел на своей доске возле базарных ворот и оживал лишь тогда, когда на улице появлялись детсадовские ребятишки. Завидев ребят, инвалид хватал две дощечки и, перебирая ими по асфальту, весело катил за ребятами. Силы быстро оставляли его, он останавливался всегда на одном и том же месте — возле спиленного тополя — и долго сидел там, глядя на стайку ребятишек, поднимавшихся вверх по улице. Потом поворачивался и возвращался на прежнее место. И весь день, пока ребятишки снова не показывались на дороге, он все поглядывал на садик, в котором они скрылись…