Люди и фразы
Шрифт:
Значит, в этом храме практически нет случайных людей. Да, всегда кто-то может зайти из любопытства (и многие из них со временем останутся в Церкви), но здесь не будет торопливых захожан, которые по случаю вообще-то православные, а по жизни так не очень. Здесь для каждого вера – осознанный и неочевидный выбор, который может разделять его с родными и близкими. Знаю одного англичанина, принявшего православие, жена которого осталась протестанткой. И что? Не только Пасху, но и Рождество они теперь празднуют два раза, потому что он принадлежит к старостильному приходу.
Может быть, нашим зарубежным братьям проще бывает понять, что означают слова Христа о необходимости оставить все, даже самых близких людей, чтобы следовать за Ним. А еще они живут в мире, где православные
То же самое относится и к общинной жизни. Приход предоставлен самому себе: никаких храмов ему не передадут, никакие бизнесмены и политики не явятся со своими дарами, никто не позовет на хлебосольные требы. Значит, за все отвечают только члены этого прихода. В начале девяностых тот амстердамский приход служил в небольшой часовне при католическом храме, которую арендовал. Долго собирали деньги и через несколько лет купили собственное здание, тоже совсем небольшое. А несколько лет назад заметно выросшему приходу удалось выкупить у католиков целый небольшой монастырь: там оставалось всего двое или трое монахов, его неизбежно пришлось бы закрывать, но владельцы не хотели, чтобы церковное здание было куплено для коммерческих нужд (в Голландии это бывает), и продали его православным с большой скидкой. Есть в таком «практическом экуменизме» что-то очень верное и настоящее…
Деньги на ремонт, на коммунальные платежи и на зарплату клирикам поступают не от избранных спонсоров и не от бесконечных крещений-венчаний-освящений, а от самого прихода: люди жертвуют, кто сколько может, и на приходском собрании утверждают бюджет. Речь, как правило, идет не просто о формальном голосовании «двадцатки», как во многих наших приходах, – да и в самом деле, что сможет контролировать эта двадцатка, если даже пожелает? Нет, здесь люди понимают, что за все платят только они сами, а значит, им и решать, как будут потрачены эти средства.
Дело, конечно, еще и в гражданской ответственности, к которой приучены налогоплательщики Запада. У нас в стране сейчас какое-то небывалое сочетание полного индивидуализма с тоской по сильной руке, которая каждому укажет, что делать. Такое же отношение нередко переносится и на церковную жизнь: с одной стороны, в храме на службе стоят практически не знакомые друг с другом люди, которым друг до друга нет никакого дела, а с другой – большим успехом пользуются всевозможные демагоги, разговаривающие с толпой индивидуалов приказным тоном. В настоящей общине неслучайных людей такое невозможно.
Вот еще совсем маленькая деталь… После воскресной литургии в амстердамском приходе всегда шли пить кофе – приглашались не только клир и «старожилы», а все, кто был в храме. Понятно, что в наших приходских храмах, где по воскресеньям только причастников бывает по несколько сотен, такое просто невозможно устроить, но как же нам порой не хватает простого общения вне богослужения!
Все это, конечно, совершенно не означает, что в московском зарубежье нет проблем. Есть и общечеловеческие, и «общеправославные», и собственные тоже есть. Например, такая обособленность может порождать своего рода местечковое восприятие мира, когда каждого члена общины рассматривают под лупой и слишком всерьез воспринимают собственные привычки и условности. Самым печальным событием такого рода стал раскол в британской Сурожской епархии, часть которой ушла в Константинопольский патриархат. Знаю, что некоторые люди перестали друг с другом общаться: одни остались с Москвой, другие перешли к Константинополю и разорвали общение. Вот так бывает: патриархи общаются, а миряне – нет.
Кстати, многие стереотипы тут не работают. В кембриджском приходе состоят в основном европейцы, и священник – англичанин, и служат по новому стилю. Но при этом приход остался в Московской патриархии, таково было принципиальное решение. А в Оксфорде теперь, к сожалению, нет того единого прихода, в который так радостно было приходить. Теперь их два.
Эти разделения тоже свидетельствуют о том, насколько в Церкви все серьезно. В Москве мы можем «ходить только в этот храм и никогда не ходить в тот» и при этом не ощущать формального раскола, а в зарубежье это уже едва ли возможно.
Опыт наших зарубежных братьев напоминает нам, что настоящее христианство – не просто привычка, но осознанный выбор стать солью земли и светом миру, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Расцерковление
Мы все в кого-нибудь или во что-нибудь влюбляемся, и совершенно не обязательно эта влюбленность заставляет грезить о поцелуях. Влюбиться можно в искусство или в профессию. В определенном смысле человек, приходящий в Церковь, испытывает такую же влюбленность: все кажется ему не просто новым и хорошим, но ослепительным, неземным, Божественным. Каждая мелочь выглядит священной, в каждом встреченном человеке готов он видеть образ Божий во всей его полноте.
Без влюбленности, очарования жизнь, наверное, была бы слишком пресной, но есть у нее и своя оборотная сторона – разочарование. Проходит время, и мы видим, что предмет любви вовсе не настолько безупречен, каким он нам когда-то казался, а радостное изумление сменяется привычкой и даже скукой. Хорошо, если мы готовы смириться с неприятными или просто ненужными нам чертами ради того света, который мы продолжаем видеть. Тогда влюбленность может вырасти в любовь, но так бывает не всегда.
А что бывает, когда проходит период первой влюбленности в Церковь, когда человек перестает восхищаться всем, что видит и слышит в храме? Мы знаем это по опыту любой влюбленности: непонимания, размолвки и конфликты возникают порой буквально на пустом месте, потому что слишком радужны наши ожидания, хочется немедленного и безусловного слияния душ раз и навсегда. А души – разные и несовершенные – сливаться не торопятся, да и в сложной ситуации вести себя правильно не всегда умеют.
В Церкви таких душ очень много, и с какой-то из них возможен острый конфликт или просто радикальное непонимание. Бывает, и нередко бывает, что в церковной среде человек сталкивается с настоящим хамством и карьеризмом, а то и с чем похуже: к примеру, с воровством или сексуальными домогательствами. И тогда он испытывает шок: как, и здесь то же самое? Да не нужна мне такая церковь!
Впрочем, не обязательно говорить о случаях скандальных, порой не менее травматичной оказывается для человека серая обыденность. Вроде бы повторяет каждый священник, в том числе и на исповеди, что он лично недостоин своего звания, а все равно мы, приходя в храм, склонны видеть в каждом из них «святого отца», как пишут неграмотные беллетристы. А когда встречаем такого же человека, как и мы сами, со всеми недостатками, можем очень сильно на него за это обидеться.
При этом нас вовсе не смущает, что не ангелами оказываются, к примеру, артисты или ученые – мы все равно испытываем уважение к их талантам и знаниям, прислушиваемся к их мнению. Наверное, дело в том, что искусство или наука не претендуют на высшую реальность: научные теории не говорят нам, как спасти свою бессмертную душу, а театральные спектакли обходятся без сослужения ангелов.
Но от Церкви мы ждем исчерпывающей полноты, и здесь порой сталкиваются две ошибки. С одной стороны, пришедший в Церковь человек жаждет получить все ответы на все вопросы, а с другой – батюшка или кто-то другой с готовностью ответы эти дает, ставя собственные вкусы и пристрастия на место вечных ценностей. Классический случай – когда выражение «как батюшка благословит» заменяет собой и Евангелие, и голос собственной совести. Конечно, когда выяснится, что батюшка, да и вообще любой человек тоже может ошибаться, а его взгляды и оценки не во всем совпадают с твоими, ты встанешь перед выбором: либо «смиряться», подстраивая себя под чей-то чужой стандарт, либо уходить прочь, чтобы всем потом рассказывать: «Ну да, знаю я эту церковь, это совершенно не для меня». Есть, правда, еще третий путь – циничное лицемерие, но это уж совсем скверно.